Когда все закончилось и Степан устало уронил голову на ее горячее плечо, перед самыми его глазами вдруг возникла тоненькая, едва видимая в лунном свете голубая венка. Пульсируя на длинной красивой шее, она словно раз за разом подавала какой-то сигнал, кого-то звала. Он подумал об этом чисто механически, но вдруг ощутил, что сигнал разбудил того, кто, дождавшись своего урочного часа, медленно начал забирать в свою власть его душу, покрывая ее шерстью. И повинуясь ему, Степан почти бессознательно потянулся зубами к манящей жилке. Женщина сначала негромко и счастливо засмеялась, потом попыталась оттолкнуть его голову, потом дико закричала.
С этой ночи он больше не опускался до расстрелянных во рве: ежемесячно страшный путь Аксиньи повторяла одна из узниц, и скоро они для него стали чем-то вроде тех куриц, которых хромой сторож держал в своей избенке.
Когда война закончилась и Хмуров укрылся в Якутии, женщины постепенно ушли из его жизни. Нет, хоть и не часто, но они встречались в полевых партиях, в том числе и на зимовках, куда он стал вызываться добровольцем с первого же сезона. И кое-кто из простых поварих и коллекторш даже не прочь были если не связать жизнь с этим немногословным здоровым и работящим мужиком, то хотя бы прожить под его теплым боком несколько одиноких зимних месяцев. Но Хмуров понимал, что любая связь приведет к одному концу, а если учесть, что женщины в геологии на виду и известны наперечет, то после этого, конечно же, будет следствие, разоблачение и пуля в лоб. Поэтому он держался от них подальше, по возможности стараясь вообще попасть на участок, где можно было жить одному.
Заменяя теперь узниц пойманными в ловушки и подстреленными животными, он с годами изучил их повадки и стал настоящим умелым и опытным промысловиком.
А требующую разрядки мужскую плоть усмирял в шурфах и канавах, с остервенением и злостью дробя то кайлом, то ломом промороженную землю. Правда, хотя бы раз в год ему все равно нужно было вдоволь напиться человеческой крови: наступал такой момент, когда звериная просто его не утоляла, не прекращала болезненной ломки. Тогда выручали бичи – спившиеся и опустившиеся существа, которыми всегда были полны геологические поселки. Степан выезжал «в отгулы» в Северомайск на недельку-другую, и никто не обращал внимания, как еще один безымянный и безадресный пьяница, живущий в теплотрассе или на крыше котельной, тихо и навсегда исчезал. Участковые же милиционеры при этом только с облегчением вздыхали…
Тамерлан, грузно чавкая огромными черными болотниками, пересек небольшую сырую низину в предгорье и через неширокую полосу пойменного леса начал выходить на русло ручья, который должен был привести к солонцам. До места оставалось не меньше получаса хорошей ходьбы, и потому он думал пока не об охоте, а о том, что иногда несколько вроде бы случайно сказанных слов, будто нажатый спуск оружия, могут вызвать за собой целый залп былого, выплеснувшегося из потревоженной памяти. В том числе и такого, что, кажется, уже давно затерялось, осело на самом ее дне и что очень бы не хотелось оттуда поднимать. Вот и медведица… Сколько лет прошло, а никак забыться не может, опять встала перед глазами…