Было это в такую же, как сейчас, июньскую пору. Конечно же, в полнолуние. Сильный и красивый, уже утолив жажду теплой кровью лосенка, он мчал по лесу просто так – без дороги и цели, влекомый лишь легким и счастливым томлением да радостью освобождающихся от энергии мышц. Он был настолько погружен в себя, что, вылетев на большую прогалину в березняке, даже не услышал рыка двух дерущихся собратьев и остановился только тогда, когда чуть не налетел на них. Судя по всему, поединок подходил к концу: здоровенный бурый самец, навалившись на недавнего пестуна, подбирался клыками к его горлу. Тот отчаянно пытался вывернуться снизу и, защищаясь, колотил соперника лапами. Но вот морда самца еще раз нырнула вниз, челюсти с хрустом сжались, и отчаянный рев пестуна перешел в булькающий храп. Следом за наплывшим запахом крови на Оборотня накатила какая-то другая волна, пронзив до нервной дрожи. Он застыл, как напряженная пружина, и невольно резко отпрянул в сторону, когда что-то слегка коснулось его бока. Инстинктивно крутанув оскаленную пасть, Оборотень почти уперся взглядом в два глаза, вспыхнувших золотистым цветом. Совсем рядом, тянув к нему морду, стояла молодая медведица похожей на него сивой масти и, казалось, издавала в лунном свете голубое сияние. Оборотень замер, пораженный этим прекрасным зрелищем и еще тем, что она выбрала его, а не того, который так эффектно разделался сейчас со своим противником. Она выбрала его, еще не дождавшись, чем закончится бой между ними! Сердце Оборотня щемяще-сладко сжалось, и он тоже потянулся к ней.
Это, конечно, не могло понравиться бурому самцу. Глаза его опять налились кровью и засветились злыми углями, шерсть на загривке поднялась, воздух потряс утробный рык. Но разве мог Оборотень, после того что произошло несколько мгновений назад, уступить сопернику?!
И он победил. Он шел к ней, оставляя на траве капли крови, но что означала эта кровь и боль по сравнению с той нежностью, с которой она зализывала своим бархатистым теплым языком его раны. А потом, страстно облапив друг друга, довольно урча и стоная, они катались по всей поляне до тех пор, пока качавшаяся на небе луна, которую, наверно, не зря называют медвежьим солнцем, не стала бледнеть. Так хорошо ему не было ни с одной женщиной. У него даже мелькнула мысль: а вдруг она тоже… как я? Но внутренний голос тут же отрезал: нет. И тогда, удивленной и ничего не понявшей, он сказал ей на их зверином языке только одно: «Жди меня здесь каждую ночь. Долго жди». И, спасаясь от мига, после которого должен был предстать перед ней в жалком и голом человеческом виде, напролом бросился сквозь березняк.