— Ты что, к Таньке? В такую рань…
Видимо, некие кавалеры у девчонки все-таки были.
— Нет, я не к Тане. А вы — Петрович?
— Так точно. А ты-то кто?
— Я — Костя. Мне Юрий Алексеевич ваш адрес дал…
И тут на сцене появился сам Юрий Алексеевич. Он бросился к парню, по дороге столкнувшись с Паком, затащил его в сени и принялся рассматривать при тусклом свете двадцативаттной лампочки. Потом шумно вздохнул и сказал:
— Я уже думал, что разучился удивляться. Оказывается, поспешил… Костя, откуда ты взялся?
Все разом заговорили, появились Зина и Таня, которые тут же потащили смущенного парня в комнату. С него стащили куртку, промокшие насквозь туфли, а Филатов, с плеч которого впервые за все это время свалилась огромная гора, с трудом удерживался, чтобы с ходу не засыпать Костю миллионом вопросов.
— Петрович, давай сухое белье, которое я позавчера стирала, и одежку! Смотрите, он же насквозь мокрый! — хлопотала Татьяна, которая, само собой, вслушивалась из своей боковушки в каждое слово, произнесенное Филатовым, и поняла, что это и есть тот самый три раза исчезавший и наконец чудом появившийся Костя.
Пак, снова принявший невозмутимый вид, сидел на диване, похожий на Будду, невесть каким макаром занесенного в подмосковную деревенскую хату. Зина, глаза у которой блестели в предвкушении Пулитцеровской премии за лучшую публикацию года, копалась в сумке. Наконец она извлекла маленькую цифровую фотокамеру и приготовилась снимать.
— Спрячь, — твердо сказал Филатов. — Мало ли к кому снимки попадут!
— Юра, я карту памяти от аппарата здесь спрячу так, что никто не найдет, она же крохотная, а когда все закончится, тогда и заберу, — заканючила журналистка. — Это же безопасно!
— Ну ладно, — подумав, согласился Филатов. — Два-три снимка и так, чтобы в кадре, кроме Костиного, лиц не было. Только спины. Да и в статье нас другими именами назовешь.
— Это как всегда, — радостно согласилась Зина и принялась выбирать ракурс съемки.
Наконец парнишке выдали новую одежду и отправили в боковушку переодеваться. Пока он приводил себя в порядок, до сих пор пребывающий в обалдевшем состоянии Петрович наполнил стаканы, первым опрокинул в себя не менее чем шестидесятиградусный самогон и захрустел соленым огурцом.
— За возвращение Кости! — сказал Филатов и вместе с атаманом, Паком и Зиной последовал примеру своего бывшего бригадира.
— А мне? — протянула пустой стакан Татьяна.
— Мала еще, — буркнул Петрович, но, встретившись взглядом с Филатовым, плеснул ей на два пальца первача. Девушка выпила, сморщилась, замахала перед лицом руками и, схватив со стола первую попавшуюся закуску — необлупленное вареное яйцо — начала запихивать ее в рот. Раздался хруст, все дружно засмеялись над незадачливой «выпивохой», отпуская замечания по поводу стоявшей с открытым ртом Тани, на губе которой приклеился кусочек яичной скорлупы. Наконец она и сама прыснула, прикрыв рот ладошкой.