Стыковочный рейс из Чикаго опоздал на двадцать минут, и я чуть не умер от волнения. На ум лезли крушения самолетов, сбои техники, пропущенные рейсы. Вот будет номер, если мамы не окажется в том самолете! Я в двадцатый раз понюхал розы. Сперва их запах казался легким, потом навязчивым, потом удушающим. Я понимал: дело не в цветах, а в моем волнении.
«Прекрати нюхать розы!» – велел я себе.
И тем не менее я мерил шагами транзитную зону, периодически нюхая цветы.
Когда самолет наконец прибыл, мама, с портфелем в руках, вышла чуть ли не последней.
Мама изменилась. Не знаю, почему это меня удивило. До ухода от отца у нее были длинные волосы, густые, черные, блестящие. Еще она была полненькой – без конца говорила о диетах, но от десерта не отказывалась. Ее нос добрые люди называли орлиным, а недобрые – крючковатым. Такой нос я через маму унаследовал от деда, поэтому прекрасно знаю, что про него говорят.
Сейчас мама носила стрижку даже короче, чем у Милли. Волосы у нее стали светлыми, так же как и брови. Она сбросила фунтов пятьдесят и в Нью-Йорк прилетела в приталенном платье. У меня на глазах как минимум два бизнесмена повернулись, чтобы посмотреть ей вслед.
Мамино лицо тоже изменилось. Нет, узнать я ее узнал, но не сразу. Нос стал маленьким, чуть вздернутым – на миг мне стало больно: оборвалась еще одна ниточка, связывающая нас. Мне даже почудилось, что я придумал унаследованные черты, что я ей не сын, а чужой. Может, и в самом деле так.
Потом вспомнился год в больнице и пластические операции, которые перенесла мама после ухода от нас. Она осматривала собравшихся у выхода из транзитной зоны – все, кроме меня, ждали посадки на стыковочный рейс до Вашингтона. Вот ее взгляд прошелся по мне, молодому человеку в новом дорогом костюме, скользнул дальше, метнулся обратно, и на губах у нее появилась робкая улыбка.
Я шагнул к ней, держа цветы перед собой как щит.
– Добро пожаловать в Нью-Йорк! – проговорил я.
Мамин взгляд метался между букетом и моим лицом. Она поставила портфель на пол, взяла у меня розы и распахнула объятия. По щекам у нее текли слезы. У меня тоже. Я потянулся к маме, и мы изо всех сил сжали друг друга в объятиях.
Ощущения странные, какие-то неправильные. Мама стала ниже меня, исчезла уютная полнота рук, которую я помнил с детства. Теперь ее объятия почти шокирующе напоминали объятия Милли. Вскоре я отстранился и отступил на шаг, расстроенный и смущенный.
– Как ты вырос! – воскликнула мама, и все встало на свои места.
Голос был тот самый, из детства. Таким мама отвечала мне на вопрос про новости: «Особо никаких. Что нового в школе?» Таким говорила: «Сынок, папа не виноват. Он очень-очень болен».