Что же, старик пока прав: жалкие прожилки свинцовых руд, найденные ими за эти пять месяцев, о серьезном результате не свидетельствуют. И все-таки свинец имеется. Шесть лет назад он, Синягин, впервые взошел на Курудан, три раза возвращался на его вершину, писал пять докладов, доказывал министру свою правоту, демонстрировал найденные им образцы пород. Он верил в свинец все эти годы, сумел заставить других поверить в себя. А сейчас, если говорить начистоту, он уже не просто верит, а знает — свинец имеется: образцы обогащаются, они ведут к какой-то пока неизвестной плоскости, или линии, или, черт возьми, точке, там проходит жила или лежит рудное тело. Но доказать это он бессилен, доказательством может быть только руда, а руды пока нет. А официальный срок экспедиции кончается. Вероятнее всего, ему подарят еще месяц и прикажут возвращаться. Он знает твердо: если после стольких трудов, стольких хлопот, стольких терзаний он возвратится ни с чем, вторую экспедицию в следующем году будет организовать еще труднее: одно дело идти в неизвестное, а совсем другое — туда, где уж раз потерпел неудачу. Против него выдвинут все — и недостаток средств, и сомнения Тураева, и срочность других задач. И открытие, важное для промышленности открытие, на пороге которого они, может быть (нет, не может быть — наверное!), стоят, не будет совершено еще многие годы.
Синягин вздохнул и опустил затекшую руку. Он мог бы написать в Полярный, что они остаются добровольно на зимовку, что такова воля коллектива, что коллектив верит в успех и не желает без него возвращаться. Это очень хорошее решение, в Полярном посчитались бы с мнением коллектива. Но этого он тоже сделать не может — люди устали, они не видят ощутимых результатов, перестают верить в них. Какую радость вызвал у них глупый вопрос Лукирского, какой надеждой засветились глаза, когда усмехнулся Смородин, — нет, за ним, Синягиным, они не пойдут. Не ему, с его холодным языком, с его четкими сухими фразами, зажигать сердца людей. Разговаривая с ним, люди обдумывают слова, следят за собой, сами становятся сухими; на творческий энтузиазм все это мало похоже. Решить их спор предоставлено Полярному, так они договорились со Смородиным. Он, Синягин, догадывается, каково будет это решение.
Размышления Синягина были прерваны Лукирским. Растерянный, бледный Лукирский взбирался по склону с такой поспешностью, словно его догоняли враги. Синягин поднял голову и с удивлением смотрел на его потное лицо. Лукирский, путаясь и волнуясь, сообщил, что рация отказала и связь с Полярным потеряна — к несчастью, невозвратимо. Синягин отнесся к сообщению Лукирского странно: он не рассердился, не взволновался и казался только рассеянным, словно не понимал важности того, что произошло.