Кейт ответила сдержанным тоном:
— Ах, Таня, если бы это было правдой. Хотелось бы мне, чтобы то, что я помогаю вам, как-то могло помочь мне самой, но, увы, так это не работает.
Таня закрыла лицо ладонями.
— О, боже, Кейт, прости. Я не знаю, почему я это сказала. Я вообще не имела ничего такого в виду!
— Таня, все нормально. И я очень рада — ты свободно говоришь то, что думаешь. Боже мой, когда ты только приехала пару недель назад, ты бы только кивнула и согласилась со всем, что бы я ни сказала. За такой короткий промежуток времени — такой прогресс, — улыбнулась Кейт.
— Я просто не привыкла, что кто-то обо мне заботится, и мне сразу кажется, что любое замечание — это объявление войны. А я не такая, чтобы просто взять и сдаться, — пояснила Таня.
— Я понимаю, Таня. Не волнуйся. Забыли, — махнула Кейт рукой.
Немного задумчивая и растерянная, Таня стала подниматься по лестнице.
Наташа молча наблюдала за этой сценой из-за барной стойки.
— А ты крепкий орешек, подруга, — сказала она.
Не ответив, Кейт удивленно вскинула брови, в глубине души больше всего желая, чтобы на месте Тани сейчас была Лидия.
* * *
Как и в каждый вторник, Том отправился в «Ловушку для омара» — он выступал перед местной публикой. Наташа отправилась на семинар по живописи и скульптуре в Труро, а Кейт приготовила и подала девушкам ужин. И, положив себе на тарелку кусок рыбного пирога, проткнула его вилкой. Из-под корочки запеченного пюре повалил ароматный пар.
Таня заткнула нос.
— Не говори, что это невозможно есть, пока не попробуешь, Таня.
— Но я же ничего не сказала!
— А тебе и не надо было, — Кейт рассмеялась. — Я же все вижу по тому, как ты нос заткнула.
— А мне кажется, это вкусно, — пропищала Стэйси.
Кейт улыбнулась ей. Милая Стэйси, всегда такая добрая и позитивная.
— Хорошо, миссис Жополизка! Да ты бы из дерьма пирог съела, если бы его испекла Кейт! — ответ Тани был предсказуемо злым.
Кейт не стала ничего говорить. У нее был достаточный жизненный опыт, чтобы знать — с подростком, который решил что-то доказать, спорить совершенно бесполезно. В груди у нее закололо, а тело заныло. Кейт ощутила жуткую скорбь. Она думала, что скорбеть можно только по тем, кто умер, но теперь она точно знала, что скучать можно и по давно ушедшему времени, точнее, по определенному моменту, когда ее дети были еще с ней, когда каждое утро она кормила их завтраком, а вечер — ужином.
Кейт скучала по необходимости готовить детям еду; было в этом что-то такое естественное, человеческое. Готовить завтрак было для нее одним из тех ежедневных ритуалов, которые много лет скрашивали ей жизнь. Иногда она вспоминала, как держала в своей ладони их крошечные ручки, как целовала их пухленькие щечки или вдыхала сладкий аромат на темечках — и тогда начинала безостановочно плакать. Ее дети, дети, которых она уже так давно не видела. Для девушек, живущих в «Перспектив-Хаус», Кейт была сразу всем — и психологом, и защитником, и ангелом-хранителем, но никогда ни для кого из них она не была матерью, даже тогда, когда ей уже доверяли. Не имевшая своих детей, Наташа в таком случае улыбнулась бы; подобные ситуации заставляли ее почувствовать себя членом огромной дружной семьи.