Не любил он и поездки домой на попутных машинах, когда приходилось проделывать путь туда и обратно за двенадцать часов. Стоишь на обочине дороги и теряешь драгоценное время, пока какой-нибудь штатский не подберет тебя. Может быть, такой и должна была быть жизнь солдата, даже героя, и не только в Израиле, а везде? Он не пытался это оспаривать. Он просто не хотел для себя такой жизни, во всяком случае на неопределенно долгий срок. Отдать жизнь за родину — в любой момент. Ловить попутные машины — ни в коем случае.
Авнер колебался, заполнять или нет лежащие перед ним анкеты, и еще по одной причине. Хоть он и сказал отцу: «Меня они до этого никогда не смогут довести, — но это была, скорее, бравада, чем искреннее убеждение. Авнеру вовсе не было ясно, что могут «они». Более того, в действительности он не знал, что именно сделали «они» с его отцом.
Сдержанность отца была, вероятно, просто профессиональным навыком. Тем не менее, возвратясь в Израиль, он так никогда ничего и не объяснил сыну. Он лишь пошутил, что его вторая женитьба на самом деле не была двоеженством, потому что тот, кто был женат на его матери, это вовсе не тот человек, который за границей женился на Вильме. Одного из этих двоих по закону не существовало. Да, конечно, его посадили в тюрьму за шпионаж в пользу Израиля. Во всяком случае, так были сформулированы обвинения. А на самом деле? А что он, Авнер, по этому поводу думает?
Отношения между отцом и матерью внешне оставались дружественными. Отец почти каждую неделю приезжал в свой старый дом в Реховоте и проводил многие часы на кухне, беседуя с матерью.
— Ты теперь видишь его чаще, чем в те времена, когда вы жили вместе, — сказал ей однажды Авнер.
Она пожала плечами.
— Ты думаешь, что самое важное в жизни, это чувства? Разреши тебе заметить, что это не так.
Авнер истолковал эти слова как знак того, что мать восприняла разрыв с мужем без всякой враждебности, считая, что это ее патриотический долг. Почему было ей не пожертвовать своим положением замужней женщины, когда другие отдавали за Израиль жизнь? Она ни разу не произнесла ни одного осуждающего слова ни в адрес отца, ни в адрес Вильмы, хотя говорить о ней избегала. Из отдельных ее высказываний следовало, что Вильма была одним из испытаний, «выпавших на долю твоего бедного отца», таким же как арест и тюрьма.
Авнер понимал ее позицию, но втайне не мог не чувствовать некоторого презрения. Ему было бы понятнее, если бы она проклинала свою судьбу.
Совсем по-другому все это переживал отец. Он не скрывал, что обижен судьбой, хотя понять что-нибудь из его намеков было трудно. «Когда ты все выполнил, это конец, — часто повторял он. «Ничего для тебя не пожалеют, пока ты нужен. Ты — фигура! Но когда ты все выложил, они на тебя плюют». И прибавлял: «Если, конечно, тебе посчастливилось, и им останется, на кого плевать». Авнер, бывало, спрашивал: «Кто это «они»? Кто?»