— Вот что, — сказал вдруг N, — я вижу, что вы до сих пор не догадываетесь, что я один из ваших единомышленников…
Я вопросительно взглянула на него.
— Что я так же ненавижу эту власть, как и вы…
— Но почему вы заговорили об этом?
— Потому что хочу привлечь вас к одному делу… Делу, в котором принимают участие уже и сейчас лучшие люди России, многие профессора, некоторые из писателей. Если это удастся, — а мы убеждены, что не может не удастся — Россия спасена. Я давно приглядывался к вам, прислушивался к вашим речам, а потом говорил о вас с участниками нашего дела, и мы решили, что ваше участие в нем может способствовать успеху, так как вы энтузиастка и имеете большое влияние на рабочую молодежь Экспедиции.
— Я не понимаю вас. Какое дело и при чем здесь мое влияние на рабочих?
— Если вы принципиально согласны принять участие в свержении большевистской власти, я сейчас отвезу вас туда, где вы узнаете все детали нашего плана.
Теперь я уже не сомневалась, что меня испытывает чекист.
— Вы хотите сказать, что какая-то группа устраивает заговор против власти, и желаете вовлечь в эту авантюру и меня? Но я раз навсегда дала себе обещание не принимать участия ни в каких подпольных выступлениях, ибо знаю, что, если они не увенчаются успехом, за них расплачусь жизнью не только я, но и тысячи ни в чем не повинных людей, как это было после убийства Урицкого, — резко ответила я, довольная, что чекист проиграл игру.
N посмотрел на меня внимательным, недоумевающим взглядом и, не сказав больше ничего, дал машине полный ход.
Остановившись у подъезда, он обратился ко мне:
— Я думаю, вас не надо просить не передавать никому сказанного мной. Вы понимаете, чем грозило бы нам это.
Тон был так искренен, что на мгновение меня охватило даже сомнение, не ошиблась ли я, приняв его за провокатора.
Но время было такое, что излишняя осторожность не могла привести к последствиям, возникающим из доверчивости, и я ограничилась тем, что, продолжая сомневаться в N, просьбу его все же исполнила.
XXVII. «Не желаем жить утробою»
Приближалась весна, как всегда, несущая слухи о новых выступлениях, о возможности забастовок и т. д.
На одном из литературных ужинов разговор зашел о появившейся в советской газете заметке, поучающей, что «человек — животное и должен жить, сообразуясь с этим естественной для него жизнью».
Как всегда, злободневная тема увлекла.
— Если бы власть, трансформируя население России в этом направлении, была хотя последовательной, она должна была бы питаться, как и мы, картофельной шелухой. Однако Зиновьев, подавая яркий пример животной жизни, имеет четырех поваров и по виду напоминает хорошо откормленную барскую мимишку