Баста презрительно ухмыльнулся:
– Да я уже пробовал – и пауками, и петрушкой с солью… Ничего проклятую каргу не берет.
– Это же надо! – тихо рассмеялся Фенолио. – Петрушка и пауки! Как же ты глуп, Баста! Я говорю не о детском заклинании. Я говорю о буквах, при помощи которых можно сотворить и добра и зла больше, чем любым другим способом. Уж поверь мне, – прошептал Фенолио и добавил: – Ведь тебя я создал из букв, Баста! И тебя, и Каприкорна.
Баста отшатнулся. Страх и ненависть – двойняшки, и Мегги увидела, как на лице Басты отразилось и то и другое. Но она поняла: он поверил старику. Поверил каждому слову!
– Ты колдун! – прошипел он. – И тебя, и девчонку с ее папашей надо бы сжечь заодно с вашими проклятыми книгами. – И он трижды плюнул старику под ноги.
– Плюешься, чтоб не сглазить, да? – насмешливо спросил Фенолио. – Насчет сжечь – так это мысль не новая, Баста. Тебе ведь новые мысли никогда и не приходили в голову. Ну что, мы договорились?
– Ладно, – согласился Баста. – Но я каждый день буду проверять твою писанину. Понял?
– Конечно! – ответил Фенолио. – Еще мне понадобится ручка и черные чернила.
Баста принес ему ручку и стопку писчей бумаги. С самым глубокомысленным видом Фенолио сел за стол и взял лист бумаги. Положив его перед собой, он аккуратно разорвал его на девять частей и на каждой написал пять одинаковых витиевато-неразборчивых букв. Потом, тщательно сложив все бумажки, он плюнул на каждую и вручил их Басте.
– Три положи туда, где она ест, три – где спит и три – где работает. Тогда через три дня и три ночи случится то, что ты хочешь. Но если она заметит хоть одну бумажку, заклятие обратится против тебя.
– Как против меня? – Баста смотрел на бумажки с таким видом, будто боялся, что они заразят его проказой.
– Спрячь их получше, чтобы проклятая старуха не нашла их, – ответил Фенолио, стараясь поскорее выпроводить его.
– Если твой заговор не подействует, старик, – закрывая за собой дверь, прорычал Баста, – твоя морда будет в таких же шрамах, как у Сажерука!
Он удалился, а Фенолио, довольно улыбаясь, прислонился к запертой двери.
– Так ведь он же не подействует, – еле слышно произнесла Мегги.
– Три дня – большой срок, – сказал Фенолио, снова усаживаясь за стол. – Надеюсь, столько не понадобится. Нам ведь необходимо, чтобы казнь не состоялась завтра вечером, верно?
Оставшуюся часть дня он то сидел задумавшись, то писал как одержимый. Мегги ему не мешала. Она сидела у окна, поставив на подоконник оловянного солдатика, и смотрела на холмы. «Где-то там, наверное в чаще, скрывается Мо», – размышляла она. Оловянный солдатик стоял на одной ноге и испуганными глазами таращился на незнакомый мир, в котором очутился. Может быть, он вспоминал картонную танцовщицу, в которую был влюблен, а может, и вовсе не думал о ней. Он не проронил ни слова.