Всеобщая история любви (Акерман) - страница 101
Но любовь – это еще и щекочущий нервы приступ страданий, на которые человек идет добровольно. Если любовь, чтобы цвести, требует трудностей и, чтобы возбуждать, мучений, то как без этого обойтись? «Любовь – это взаимная пытка», – приходит к выводу Пруст. Влюбленные Пруста, как правило, – трагически неуверенные и эмоционально зависимые мазохисты, как и сам Пруст. Они начинают любовный роман не для того, чтобы избежать страданий; наоборот, они стремятся страдать как можно больше. Именно к этому все мы стремимся, говорит Пруст, потому что страдание делает нас шаманами, позволяя нам проникнуть в священную и сокрытую сердцевину жизни.
Неуверенный в своей подлинной привлекательности, Пруст давал официантам слишком большие чаевые, дарил друзьям ошеломляюще роскошные подарки и вообще пытался купить симпатию и завоевать признание людей. И он делал это так остроумно, умно и стильно, что людям очень нравилось бывать в его обществе. Но другое дело – любовь. Родители Пруста твердили ему, что он «слабохарактерный», – чтобы он не боролся со своей болезнью и не занимался серьезной работой. Они думали, что этот метод суровой критики вдохновит его, заставит доказать, что они ошибаются. Однако он привел к противоположному: со временем Пруст просто стал верить тому, что ему говорили. Или он стал таким снобом из-за низкой самооценки? Один из его биографов, Роналд Хейман, полагает так:
Если снобизм определять как пристрастие к удовольствию общаться с элитой, то Пруст, безусловно, был снобом. Его отчаянная потребность в любви не могла не заставить его завидовать аристократам, чье происхождение обеспечило им место в центре внимания и восхищения других людей.
В связи с этим ему пришлось приобрести «пожизненную привычку пытаться купить благосклонность. Даже когда он любил сам, или когда любили его, он не мог поверить в свою привлекательность». Поэтому с возрастом, чтобы чувствовать себя уверенней, он вступал «в связь с лакеями, официантами, мужчинами-секретарями, но в своих отношениях с молодыми мужчинами, равными ему по положению в обществе или стоявшими выше его, Пруст был ревнив, и ревность была неотъемлема от удовольствия даже тогда, когда интимная близость не сопровождала дружбу».
И эти чувства сослужили ему как романисту хорошую службу. «Даже страдая от своей собственнической ревности, – отмечает Хейман, – Пруст претворял ее в произведение искусства».
Позже он охотно посещал публичный дом, где о его привычках вкратце написал в своей записной книжке один из работавших там молодых людей. Пруст предпочитал, чтобы мужчина стоял обнаженным около кровати и мастурбировал. Глядя на него, Пруст мастурбировал и сам. Если у Пруста не получалось достичь оргазма, то он приказывал принести двух диких крыс в клетках, и «тут же две голодные зверушки бросались друг на друга, издавая душераздирающие крики и разрывая друг друга когтями и зубами». Однажды Пруст рассказал об этой сексуальной особенности Андре Жиду, объяснив ее просто тем, что иногда, чтобы достичь оргазма, ему нужны сильные ощущения, возникающие в том числе и при виде дерущихся крыс. Во всяком случае, неоднократно оскорбленный отказами, со временем он стал предпочитать анонимных или эмоционально неинтересных сексуальных партнеров, не притязавших на его сердце. Ведь Пруст знал, что иначе он окажется в стратосфере собственнической ревности, где воздух разрежен и не пригоден для дыхания. Болезнь сопровождала Пруста всю жизнь и завершилась ранней смертью. Полагая, что мастурбация укоротит его жизнь в том случае, если этого не удастся астме, оплакивая потерю матери и других любимых им людей, Пруст, конечно, полагал, что время безвозвратно потеряно.