Люди Викторианской эпохи находили умиротворение в том, чтобы боготворить семью как живую идиллию и смотреть на дом как на царство свободы и стабильности. В английской семье именно женщинам полагалось быть облагораживающей силой, прививать нравственность, блюсти все доброе и поощрять духовное. Однако эта честь была непосильной ношей: столпы нравственности не гнутся. От тех, кто учил нравственности, требовалось быть идеальными: каких трудов стоило женщине соответствовать этим требованиям!
Щепетильность достигла небывалой высоты, поскольку идеальные воплощения добродетели не могли ни произносить ничего непристойного, ни, так или иначе, быть объектами непристойного поведения. Куртуазная любовь включала в себя культ королевы, и сама королева Виктория, первая матрона, идеально удовлетворяла требованиям. Она стала символом этой любви.
Считалось, что если называть фигу фигой, то это травмировало женщину, и потому прямые слова заменялись эвфемизмами. За обедом женщине предлагали «лоно» курицы (а не грудку). Если она ездила верхом на лошади, то ей полагалось сидеть в дамском седле, чтобы не обхватывать ногами нечто столь крепкое, как спина лошади. Ноа Уэбстер, канонизировавший американский вариант английского языка, составив его первый словарь, был чудовищным ханжой и религиозным фанатиком, помешанным на учтивости. Он переделал неприличные слова, заменив, например, «тестикулы» на «особые члены». В статье «любовь» приводимые им примеры словоупотребления относились исключительно к религии. Об Уэбстере существует много легенд, но в моей любимой вспоминается тот случай, когда жена застала его целующим горничную. «Что это, Ноа, я удивлена!» – так, говорят, она отреагировала. На что Уэбстер, как добросовестный школьный учитель (каковым он и был), ответил: «Мадам, вы изумлены; а я – удивлен».
Женщина, посещая кабинет врача, должна была показывать на кукле, в каком месте у нее болит. Принимая роды, врач действовал вслепую, держа руки под простыней, чтобы не увидеть гениталии женщины. А поскольку органы любви и испражнения расположены очень близко, табуирована была вся эта область. Грязь во всех смыслах – в переносном и прямом – вызывала отвращение, и ее полагалось удалять из дома, счищать с тела, изгонять из своей жизни. Романтизм идеализировал женщин, создавая образы благожелательных, целомудренных матерей. Поэтому заниматься с ними любовью казалось кровосмесительным, греховным, грязным. Всякая женщина, пытавшаяся активно флиртовать в XVIII веке, считалась грязной шлюхой. Женщина могла только ждать, чтобы мужчина ее заметил, и лишь тогда она могла или принять, или отвергнуть его. Хэвлок Эллис, исследователь сексологии того времени, приводил примеры супружеских пар, состоявших в браке годами, но никогда не видевших друг друга голыми. Роль жены как сексуального партнера сводилась к тому, чтобы неподвижно лежать, неумело действовать и не возбуждаться, пока ее муж удовлетворял свою животную похоть. И действительно: многие, в том числе и врачи, считали, что женщины просто не испытывают сексуального наслаждения. Чтобы насладиться сексом со старательной и энергичной партнершей – и с которой разрешалось так действовать, – мужчина был вынужден посещать публичный дом. А потому нет ничего удивительного в том, что в Викторианскую эпоху процветали проституция и порнография, мазохизм, извращения и венерические болезни. Рихард фон Крафт-Эбинг, австрийский психиатр и врач-криминалист, первым описал мазохизм в своей книге «Половая психопатия» (1886), назвав это явление по имени своего соотечественника-австрийца, Леопольда фон Захер-Мазоха, писавшего романы о мужчинах, которым нравилось, чтобы грубые, властные женщины их унижали и причиняли им физическую боль (при этом они предпочтительно должны быть одеты в кожу или в меха). В этой классической сцене из повести Захер-Мазоха «Венера в мехах» жестокая, искушенная Ванда связывает своего любовника Северина, а потом угрожающе встает перед ним: