Не помню, сколько времени прошло с момента моей отключки, но очнулся я лежащим у бортика бассейна. По голове и лицу текла кровь; надо мной стоял Бол, отбивая посохи двух сектантов парой кинжалов и гоблинский кистень. Увы, помочь я не мог — монахов, как правило, не обучают противостоянию оружием, наше оружие — слово и божественная сила, искореняющая чары. Но плеть я уже изничтожил, а больше у них ничего такого не было. Пока я рассуждал, пытаясь подняться под аккомпанемент колоколов в ушибленной голове, в висок Болу откуда-то прилетел увесистый камень, разбив ему пол-лица. Пограничник выругался и яростно замахал кинжалами почти вслепую. Сектанты отступили, выжидая, пока противник устанет, а гоблин вдобавок мерзко захихикал. Бол метнул кинжал на звук, оцарапав негодяю левое плечо, на что в ответ в погранца прилетел еще один камень, прямо в живот. Бол согнулся, выставив перед собой дагу.
— Все, все! — закричал «староста». — Пусть выдохнется, они мне живыми нужны.
Я дернулся в попытке отобрать у Бола кинжал, который он держал в опущенной руке — грех самоубийства был велик, но убив себя, я бы помешал совершению еще более мерзкого обряда на крови. Бол повернулся и посмотрел на меня. Я ужаснулся — его лицо было обезображено ударом кистеня, левый глаз вытек, лоб рассечен. Дрожащей рукой он поднял дагу, приложив ее к сердцу, намереваясь благородно меня опередить, но посох «старосты» ударил его по предплечью, заставив зарычать и выронить клинок.
Дальше помню плохо. По голосам и звукам вокруг складывалась примерная картина. Сектанты выкладывали из принесенного гоблином хвороста пятиконечную звезду. Потом они поливали ее чем-то резко пахнущим, наверняка, горючим. Двор бывшей обители купца был просторен и позволял свершить сие действо с размахом. В центр фигуры посадили нас троих спиной к спине — слева Бол, хрипло дышащий и пахнущий кровью, справа Хатчет, без сознания, но живой. Руки, естественно, были связаны.
Пятеро послушников встали по углам звезды и затянули литанию — люди низкими голосами, гоблин пронзительно высоким. Я тоже стал бормотать «Последнюю надежду» — предсмертную молитву, прося Создателя, которому верно служу… теперь уже служил, облегчить путь моей души к нему, без терзаний и долгов.
— Прости, Господи, — прошептал я под конец. — Не исполнил я воли твоей… Дай мне сил достойно…
Нет, подумал я горько. Разочаровал я Создателя. Не дошел даже до степи, а это была лишь половина дороги. Не говоря уж о помощи в свержении Хсаруса и очистке амулетов от сил демонских…
Разбитая голова соображала плохо, мысли путались, сбивались. Вспоминался брат Руоз, капитан Курт, Гарут-Убийца… Вот кто бы не сплоховал. Уж он раскидал бы этих сектантов, как тех разбойников. Уж он-то даже со связанными руками что-то сделал. А я?.. Неужели я хуже него? Неужели я не могу сопротивляться и нарушить обряд? Убить себя, убить товарищей, убить хоть одного сектанта? Великий грех, но и великое деяние… Венец не простит смертоубийства, но я же и так его подвел. Хатчет и Бол, они защищали меня до последнего. Кровавый демон — это еще хуже, чем Сатан, тот ждет за дверью миров, а Копийн запросто может воплотиться и сеять смерть и муки уже сейчас. Не именно сейчас, конечно, но еще с десяток таких обрядов и…