Я приму грех, прошептал я, вливая всю свою силу в Знак на ладони. Я не позволю сотворить зло. Я… сделаю все, принесу себя в жертву, но не демонам или богам, а людям. Не будет в Выжеге капища.
Руки дрожали от насыщающей их энергии. Веревки заскрипели, нагреваясь и дымясь. Убивший монах — больше не монах. Ну и пусть, жить мне все равно осталось недолго. Я возьму жизнь одного из них. Я прерву обряд.
Гоблин поджег ветки, и звезда занялась высоким пламенем. Пора.
Я рванул руки в стороны, стряхивая остатки пут. Скорее на ощупь, чем взглядом, обнаружил у правого бока Бола ножик, который почему-то забыли у него забрать. И — на удачу, не целясь, взмолившись обоим богам сразу, — отправил нож в полет. Гоблин испуганно дернулся, но увернуться не успел — возможно от того, что дым от горящих веток поднимался белый и густой.
Схалтурил, поганец, подумал я злорадно, опускаясь на землю — голова встретила мой бросок резкой болью и звоном в ушах. Поленился сухих поискать. А теперь вот лежит на травке, корчась и заливая ее кровью из пробитого кадыка. Ко мне подбежал «староста» с мечом Хатчета в руке, но я уже знал: обряд нарушен. Жертва не состоится.
— …!!! — обозвал меня он. — Жах еха тыр, какую миссию обломал! Хозяин с нас головы снимет!
— И что делать? — робко спросил другой.
— Что делать, что делать… Бежать! Хозяин такое не прощает. Уйдем в леса.
— А этих?
— Этих убить! Но не сразу, пусть помучаются. Смотри, вон тот здоровый уже очнулся, начнем с него. Монаха напоследок. Пусть страдает больше всех, пусть видит и слышит все до последней минуты! — Он нагнулся, вцепился мне в волосы и поднял, заглянув в глаза. — Ох и навредил ты нам… Ох и навредил!
* * *
— Господь мой, — молился я, когда боль от туго стянувших руки и ноги веревок уже невозможно было терпеть. — Я подвел тебя. Прими же душу мою, либо швырни в утробу осемьюжды грешного. Обреки на страдания вечные того, кто противостоял делу твоему. — Привязанный к дереву Хатчет кричал не переставая невыносимым для слуха криком, а вокруг дерева земля была вся в крови… Я видел кусок его плоти, лежащий на земле, и безумную улыбку Раша на лице в кровавых крапинках. Рашем, как оказалось, звали «старосту». — Прости тех, кто оставил дело твое. Прими души моих спутников в свой чертог. Прости, что демоны еще живут — не в моих силах помочь Тебе справиться с ними. Молю, подбери брату Гаруту иного попутчика — сильного, смелого, крепкого верой. — Бол рвался к товарищу, воя и натягивая приковавшие его цепи. Рядом с ним стоял послушник и после каждого рывка бил пограничника посохом по ребрам. Тот огрызался, но продолжал бесноваться.