— Между прочим, ты с нами, штабной. Никаких отговорок, — капитан хлопнул надушенной ладонью по его обваренному плечу, и Никита аж присел от боли.
— А как ты хотел? Отщепенец в команде, что пробоина для корабля.
— Ян, только давай сразу — никаких дискотек, — кисло сморщился Алик. — Лучше где-нибудь посидеть.
— И за что мне подсунули женатика? В барокамере не насиделся? Штабной, ты хоть не окольцован?
— Не, — Никита, скорчившись от боли, щупал саднящее плечо.
— Наш человек. Тогда ставлю на голосование: кто за посидеть? Кто за танцы со смуглянками?
Эполеты жгли плечи, от перегрева клонило в дрёму. Хотелось одного — завалиться спать. Со смуглянками всё равно не светит, пустое. Ещё есть хотелось мучительно. Последний раз он нормально жевал в самолете.
— Я, наверное, в другой раз. Может, на ужин успею.
— Столовая уже ку-ку. Вот твой ужин, — напомнил Ян о его выдыхающемся стакане.
— Никит, мидии когда-нибудь пробовал? — спросил Мурзянов.
— Это моллюски такие?
— Мидии по-симеизски. В Сочи ресторанчик есть: делают — объеденье. — Алик поднял руку. — Я за «Сухум».
Привалившийся к шкафу Позгалёв наблюдал за Растёбиным с прощупывающей улыбкой: на самом деле не принципиально — мидии или танцы, всё одно выжму из этого вечера своё; просто интересно, на какие соблазны новичок падок.
Растёбин был уже готов отказаться от деликатеса в пользу танцплощадки, чёрт с ними, с моллюсками, не за этим же он приехал, но хитрая улыбка Яна неприятно задела.
— Ну, я, наверное, тоже за…
— Правильно, штабной. Смуглянки ждут. Мы тут по ходу одни с тобой молодые, — довольно потёр свежевыбритую щёку каптри.
— …я за мидии.
Позгалёв громко рассмеялся, словно ожидал от новичка выбора в пользу желудка. Никита хотел бы на него обидеться, но сам едва не заразился этим смехом, не вязавшимся с едким взглядом каптри. Простодушно-взрывной, разубеждающий насчёт всякой фиги в кармане смех.
— Ладно, голота, ваша взяла. Мидии так мидии!
Ян подбросил с дверцы шкафа отглаженную рубашку, ловко подхватил другой рукой. А Никита, морщась, выпил.
Шаман
Затем был полёт по трассе в дребезжащей старенькой «Волге», трепыхающаяся мохнатым бражником в Никитиной голове навязчивая рифма «коньяк-тощак», крутой подъм во мрак неба, пробитый зияющими скважинами фар, уклон, и где-то там, в чёрной низине, — мерцающий слабыми огнями Большой Сочи. Жизнь билась-пульсировала лишь в яркой береговой жиле, опоясывающей город.
По дороге Ян пытался растормошить хмурого деда-таксиста, искренне не понимая, как можно быть с кислой физиономией в такую ночь. На полном серьёзе подбивал оставить его баранку, присоединиться к компании. Расстреливал непробиваемого старика анекдотами и сам же рикошетом хохотал за него.