Тут-то и снимут мою шелуху, им мозги не запудришь.
— Ну что, идёмте номер смотреть да селиться?
Он неуверенно кивнул. Заведующая поправила сиреневый шалашик на голове, повела наверх, щебеча, будто старая механическая птица. Ступни скользили на толстом ворсе ковровой дорожки, он слушал заученную песнь о лучшей военной здравнице на Черноморском побережье.
— Санаторий был спроектирован известным архитектором Мержановым. На Парижской выставке в 37-м году проект даже гран-при получил. Наверняка отличник боевой и политической? Случайные люди к нам не попадают.
Дураковато улыбаясь, он поправлял на плече свой баул, тоскливо глядел в тихий сумрак лестничного пролета, размышляя, что есть ещё секунды сбежать отсюда, рвануть вниз, поймать машину и — в аэропорт. Маршем ниже — промельк светлых волос, спелый клин выреза на белом халате. Сквозь косую тень — влажный трепет живых карих глаз. Голос впереди превратился в отлетающее эхо.
Девушка опустила взгляд, шагнула под лестничный марш.
Собрав остатки смелости, он прибавил ходу.
Номер 22. Предупредительный стук в дверь. Тишина. Не дожидаясь ответа, заведующая повернула ручку, и в нос ударил тяжёлый табачно-винный дух. Белый халат решительно двинулся внутрь. Войдя следом, он осторожно глянул поверх её плеча. Черные, как нерпы североморцы разметались на узбекском ковре; утренние лучи торжественно звенели на разбросанных бутылках, рубили в злую полоску фиолетовые казенные трусы подводников. И тут, в неловкой тишине, он впервые услышал, что такое цикады. Сумасшедший сухой треск массированной перестрелки вместе с разгорающимся пеклом нового дня вваливался в распахнутое окно. Горячий бой шел где-то там, внизу, а здесь поверженные герои, удержав рубеж, истекали винными бухарскими узорами.
— Ну вот, такой примерно номер…
На тумбочке, у койки слева, он с удивлением прочёл ватманскую бирку: «Мичман Растёбин Н.К.»
Подарок
Не то чтобы Никите не понравилась эта авантюра с путевкой — думал, шутит отец. Особенно когда завертелся маскарад для фото, прямо дурной праздник Нептуна.
— С чего вдруг мичман? — спрашивал он, с опаской влезая в чёрный, как нефть, мореманский китель, — ладно бы прапорщик…
— Гляди, как сидит, — не слушал его отец, — гроза, чёрная смерть! Эх, люблю морскую…
Увидев себя в пахнущем типографией фальшивом документе, Никита совсем сник: цыплячья шея провалившего экзамены абитуриента, жидкий неубедительный пушок над губой…
Что отец задумал? Меня раскусят, пропустят сквозь строй шпицрутенов, приговорят к пожизненной чистке корабельного гальюна!