— Ладно, решишь прыгать — выше неба не залезай. Справа — камни. А наперёд — осторожней с клятвами-то, не разбрасывайся. Благодари, что попало не в самые плохие руки, — Ян повертел своими лапами. — И с фигурами речи тоже аккуратней, фигурист. — Улыбнулся беспечно, пошёл к берегу, оставив Растёбина злиться на себя за то, что сначала показал испуг, а теперь, вдобавок, против воли, как будто даже с ним соглашался.
Хмарь
За ночь погода испортилась. Лазоревую сочинскую сказку к утру завесило тяжёлой хмарью. Ветер нагнал туч, раскачал и вздыбил море, так что оно воистину стало чёрным, будто где танкер с мазутом перевернулся. Только чаек с крачками перемена погоды радовала. Птицы с ума сошли от такой зловещей красоты — то взмывали к тучам, словно задирая косматых, то гонялись как полоумные над штормовыми гребнями волн за жёлтыми клочьями пены.
Алика выпустили вечером. Оливковый бланш под глазом облагородил его смазливую чернявость, добавив ей сумрачной глубины. Настроение у Никиты было паршивей некуда. Весь день он маялся, думая о предстоящем визите к Лебедеву. Клял отца за дурацкую идею с этой поездкой. Клял себя: ведь уступил, согласился, и теперь вот по-идиотски влип! В итоге, скованный страхом, никуда не пошёл, решил — если уж всё серьезно, и суждено позорно отсюда вылететь — комендант сам вызовет. Лебедев вызывать не спешил.
Прошло два дня с момента происшествия в генеральском номере. Два дня тревожных мыслей, ожидания худшего и презрения к себе за эти страхи. Объяснительной комендант не требовал, выселять Никиту не выселяли. Лишь при случайных встречах — слова, жесты, взгляды, Лебедев окутывал фирменным туманом тягостной неопределенности, заставлявшей Растёбина мысленно озираться.
— Ждал вас с объяснительной, ждал. Ну что ж, теперь как выйдет. Дело движется, докладная в работе.
Хуже всего было гадать, зачем ему эти дешёвые приёмы: стращающий голос, суровый сдвиг бровей? Какую такую опасность может представлять он — зеленый салага чтоб ещё и его зарежимить?
Позгалёв оказался прав: много не надо, чтобы начать шарахаться своей тени. Позгалёв же и выручал — мрачные мысли, отравлявшие Никитино существование, при виде беспечной капитанской физиономии малость отпускали. Неужели план запутать коменданта сработал?
— Ну что, пугает клещ? Не боись, страна уже другая. Кому дело до его бумажек? Прорвемся. Уже прорвались!
И вправду, — успокаивал себя Растёбин, — что Лебедев сделает? Отправит в штаб флота гневную кляузу? Смешно представить сей опус: «Посредством дезориентации в пространстве мичмана Мурзянова, находящегося в сильно нетрезвом состоянии, капитан третьего ранга Позгалёв и мичман Растёбин совершили тягчайшее преступление, выразившееся в нарушении покоя генерала Еранцева и его супруги…».