— Тут как бы знак. От Него привет, — небрежно-таинственно мурчал Майков, мелкими щипками прореживая усики, — вы не забыты, Я с вами, вот в доказательство — свежие чудеса, не унывайте, ищите и обрящете. Примерно, в таком разрезе.
А что я, невежда, знал о рентгеновских лучах до сего дня? Постыдно мало, в пределах школьной флюорографии, хлебая борщ, размышлял Никита.
— Отсюда два вывода, — рентгенолог, притопив в борще ложку, показал два пальца, — прогресс Богу угоден. Стало быть, угодна и питательная среда прогресса, хлеб, так сказать его и плесень — свобода. Сегодня много чего цветёт. И пусть! Пренебрегать не стоит ничем. Вычеркнули, воспретили, — а это какой-нибудь недостающий компонент в цепи познания, отброшенный только потому, что не понравился запах навоза, на котором он произрастал. Навоз, не навоз, для прогресса всё — топливо, на одной очищенной науке до великих тайн не прокатишься. А что Бог? Престарелый мальчишка, эгоист. Хочет, чтобы мы о Нём не забывали, чтоб, в конце концов, к Нему пришли. Лучше — через любовь, но и через мозги — не велико преступление.
— Если не через любовь — как-то неправильно… слишком просто, — осмелился Никита.
— Вот тут — да, тут непорядок, профессор, — с ехидцей поддакнул Мурзянов, высунув над кромкой столешницы зажатый в кулаке зелёный бутылочный глаз.
— Ох, я ж просил без вот этого, — Олег Иванович плаксиво глянул на долгую шею «Киндзмараули», сокрушенно вздохнул. — Дорогие, ну, не здесь же, в самом деле.
Где он достал, когда успел? — оторопело глядел на Мурзянова Никита.
— Компот из тары — лучше того, — попросил мичман решительно.
— А, пропади оно! — всплеснув пухлой ладошкой, Олег Иваныч резво бултыхнул моченые сухофрукты обратно в стеклянный кувшин. Двинул пустую тару к Алику.
Вино под укрывом столешницы было разлито и, пряча рубиновый нектар плотной хваткой стаканов, они выпили.
— Так что там о любви? — вскинулись на Никиту волосатые кошмарища майковских седых бровей, — ах да, в вашей каверзе, молодой человек, есть, конечно, свое зерно, — сказал рентгенолог, — но я зайду с другого бока. Кто ж против любви? Ничего не имею. Пусть остаётся главным блатным пропуском, только — за. Но в чём грех, если сперва — мозгами? Моя теория, может, с виду и дуршлаг, но в главном верна: на дорогу к Нему, — Майков патетически воздел толстый палец, — ступить дано лишь свободному сердцу. Другие варианты для Него оскорбительны. А уж умом или через любовь дотопать, — у кого как получится. Не бывает, говорите? Один мой знакомый венеролог через микроскоп дотопал. Как ни прильну, говорит, такая красота и гармония рембрандтовская! Такие узоры самоцветные! В жизнь не поверю, что оно само изобразилось!