— От-того, что не утаишь, — хитро лыбился Ян.
Оба пили жадно, будто торопя беспамятство. На тосты мичманские каптри лишь попыхивал сигаретой. Задумчиво улыбаясь сквозистой зеленью глаз, спрашивал друга:
— Мурз, а на что тебе вольная? Ты ж не заметишь — проимеешь.
— А тебе? Или передумал с рапортом?
— Что даром прилетает, не ценим, закон Бойля-Мариотта.
От спирта Никита совсем сломался, тужиться с переводом никак не выходило, но суть пикировки вроде уловил. Хоста была их последним походом. По возвращении друзья решили подавать рапорта. Дембельская свобода — вот за что поднимал тост Алик. 91-й стал первым годом, когда Родина даровала своим защитникам вольную — право уйти на гражданку по собственному желанию.
Весь день, безвылазно, забыв о завтраке, обеде, ужине. Арбуз, консервы, сухой лаваш — «королевская закусь». По двадцатому разу за знакомство, обмывая его вином, спиртом, какой-то свирепой бормотухой, хранившейся у запасливых водяных на опохмел за батареей. Растёбин не отставал, старался держать штабную марку, не ударить в грязь лицом. В итоге, встав из-за стола, не почуял ног, и с тяжёлым креном свалился до следующего утра на ближайшую кровать, ударив-таки физиономией во что-то слякотное.
ГЛАВА ВТОРАЯ. Внутренний надзиратель
Рассвет сбродил в знойный полдень. Пронизанные солнцем, свекольного цвета шторы пылали на сквозняке, даря ощущение, что он несётся прямиком в раскалённую жаровню. На подушке рядом лежала прохладная арбузная корка. Во рту сухмень. Поднялся. Соседей не было. Двинул в ванную, пустил из крана студёную серебристую стрелу. Хлебнул, сунул под неё голову. Стрела навылет прошила затылок. Блаженство. Где-то там ждало море, до которого он вчера так и не добрался. Хотелось есть. Завтрак, похоже, он опять проворонил. Правда, мысль о море студёное блаженство усиливала, ощутимо голод заглушая. Проходя мимо неубранного стола, макнул в томатные бычки осколок лаваша, отправил в рот. Натянув шорты, футболку, вышел из номера.
Навстречу проплывали отпускники — разомлевшие после моря чины в трениках, спортивных трусах, влажных плавках. Пузатые и подтянутые. Одинокие и с семьями. Этот — полковник, а этот, наверное, майор. Есть ли тут, интересно, генералы? Генералы, похоже, прятались от жары. Зато дети были кругом. Офицерские чада, казалось, даже резвятся и проказничают дисциплинированно. Офицерские жёны выглядели как обычно — ухоженные, хлопотливые, с осанкой, проговаривающейся о звании мужей. Народ тянулся с пляжа, спасаясь от полуденного пекла. А он в пекло спешил, по широкой белокаменной лестнице, обрывающейся где-то там, внизу эстакадой и зубчатым частоколом кипарисов, поверх которых плавилось ветреное серебро моря. Лестница нырнула под шоссе, штыки кипарисов расступились, и громада моря дохнула своей бесконечностью.