– Виола и Оливия, – ответила я. – Виола переодевается мужчиной, и Оливия в нее влюбляется.
Женс встал со стула и вдруг принялся звучно декламировать:
– «Что обо мне ты думаешь, признайся?..»
– «Что вы не то, чем кажетесь себе», – отозвалась я, узнав диалог Виолы и Оливии, который Женс заставлял нас разыгрывать.
– «Тогда и ты иной, чем я считаю…»
– «Вы правы: я совсем не то, что есть»[47].
Женс разводил руками, как будто строки плавали в воздухе, а рука его указывала на начало, чтобы я вновь их прочла.
– И что ты здесь видишь? – спросил он.
– Виола признается Оливии в том, что носит чужое обличье.
– Именно так, но Оливия, по всей видимости, тоже это знает. Оливия влюблена в обличье, и в то же самое время она знает, что должна отделять обличье, которое любит, от человека, который его носит, и только таким образом она сможет найти Себастьяна, брата-близнеца Виолы, – то есть обличье, ставшее конкретным живым человеком. «Двенадцатая ночь», – размышлял Женс, поглаживая подбородок, – праздник богоявления, «воплощения»… Одно из самых глубоких театральных произведений. Узнал ли Шекспир о ключах к Красоте в кружке гностиков Джона Ди? Не думаю. У меня всегда было впечатление, что кружок этот – полная ерунда, лишь группка аристократов-нонконформистов, желавших вернуть прежние религиозные нормы, которые по вине Генриха Восьмого и королевы Елизаветы оказались вне закона… Хотя вполне может оказаться и так, что шарлатан Ди имел-таки представление о псиноме… Но что-то я далеко ушел от того, что хотел сказать… Итак, если хочешь стать чем-то, что превзойдет твою сестру, превратиться в потаенное желание Наблюдателя, то, в теории, что ты должна ему дать?
– Все, – сказала я.
– Так просто – «дать ему все»? – продолжал настаивать Женс. – Ну же, Диана, ты ведь была моей лучшей ученицей, как и Клаудия… Наблюдатель чрезвычайно прожорлив, как и любой другой псих. Он хочет твои ноги, твою промежность, твой мозг, твою душу, твой банковский счет, твою машину, твой дом… А еще что? Что еще ты можешь предложить ему, чтобы он предпочел не кого-нибудь другого, а именно тебя?
Теперь он говорил, стоя совсем близко. Я пыталась найти ответ, в то же время ощущая, как моего лица касается его зловонное, обжигающее дыхание.
Вдруг в голове кометой пролетел образ. Некое воспоминание – потаенное, жуткое.
«А сейчас ты будешь смеяться, девочка».
Женс закричал:
– Говори! Он хочет всего лишь то, что ты такое?
– Нет… – Я задыхалась.
– В таком случае чего еще он от тебя хочет?
– Еще он хочет… того, чем я не являюсь…
Взрыв тишины оглушил сильнее, чем наши голоса.