– Профессор… – тихо заговорил Мигель. – Виктор?..
Я взглянула на Мигеля и поняла, что подумали мы одно и то же. Эта поза, этот упертый в грудь подбородок, абсолютная неподвижность тела… Наши глаза видят труп… Но нигде ни крови, ни следов какого бы то ни было насилия.
– Я сниму это с него. – Мигель протянул руку.
Но внезапно, когда его рука уже почти коснулась маски, она стала приподниматься и страшный блеск оживил ее отверстия.
– Сначала дайте мне сказать!
И он поднял руки в перчатках, словно желая помешать Мигелю снять маску. Мигель продолжал держать его под прицелом.
– Почему вы в этом костюме, Виктор? Что все это значит?
– Театр, – сказал Женс. – Что же еще? То, что было всегда, и не только это…
Он вдохнул, а может, засмеялся – трудно было понять, ведь губ я не видела. Но это был именно Женс, никаких сомнений, хотя голос его и звучал иначе, как-то отличался от того голоса, каким он говорил с нами по телефону час назад. Причиной могло быть порождаемое маской эхо, хотя в ней было отверстие для рта, но ко всему прочему у меня возникло ощущение, что ему трудно произносить слова. Возможно, он был под действием наркотика или очень болен – так что вот-вот отдаст концы. Честно говоря, меня не слишком трогало, что там с ним происходит. В тот момент интересовало меня только одно.
– Где она? – произнесла я почти умоляющим тоном. – Что вы сделали с моей сестрой…
Он не обратил на меня никакого внимания.
– …то, что мы думаем…
Мне пришлось наклониться поближе, чтобы разобрать, что он там говорит.
– …то, что мы делаем… Или то, что нас заставляют делать другие… Театр. Псином. Бал масок… И что тебе останется, когда ты это поймешь? Ничего. Вакуум – навсегда. Стаканы, наполненные тем, что туда нальют другие… – Он все еще держал руки перед маской, заслоняя ее. Пальцы в темных перчатках дрожали. Перчатки явно были новые, дорогая кожа поблескивала в свете фонарей, а тени от пальцев, ложась на маску, вызывали мысли об огромных пауках, ползущих по черепу. – Я виновен, – добавил он.
– Как вы расправились с Алваресом и Падильей, профессор? – спросил Мигель. – Кто вам помогал?
– Я виновен, – повторил Женс и покачал головой. Он медленно опустил руки вниз, пока они вновь не легли на подлокотники. Говорить ему становилось все труднее, он как будто жевал, произнося слова. – Но, наверное, не стоит говорить «я есть»… Я – то, чем ты хочешь, чтобы я был, а ты – то, чего от тебя хочу я… Я говорю, мы говорим, «я есть», «мы есть»… Но мы – всего лишь наслаждение… Отсутствие наслаждения, избыток наслаждения… И, несмотря на это, я виновен.