Но это был Мигель.
– Внизу горит свет. – Он показал рукой на ведущую к сценам в подвале лестницу, расположенную посреди зала. Дверь внизу была приоткрыта, и в щель проникал свет – слабый, но вполне различимый. Было ясно, что Женс хочет заманить нас туда. Мы обменялись условными знаками. В машине мы разработали базовый план нападения и защиты с использованием быстрых масок и готовились его применить. Затем стали спускаться: первым Мигель, у него в руках фонарик и пистолет, словно обе вещи должны произвести одинаковый эффект. Я смотрела за тем, как приближается он к этой двери, и сердце мое сжималось.
– Будь осторожен! – взмолилась я.
– Виктор? – громко произнес он, толкая дверь ногой. – Доктор Женс? – прибавил он уже другим тоном – тем, от которого у меня заледенела кровь.
Я тоже спустилась, и оба мы остановились на пороге в полной растерянности.
Пространство первой сцены было освещено переносной лампой, установленной на полу. Больше там практически ничего не было, кроме мебели, которую мы использовали в наших постановках, – сейчас она была составлена у стены – и старой душевой кабины.
И фигуры, сидящей к нам спиной.
С того места, где мы стояли, лица было не видно, но эту белую гриву волос мы ни с чем спутать не могли. Он сидел, опираясь на высокую спинку деревянного кресла – одного из наших старых, раздолбанных театральных «тронов», и сверху, по всей видимости, что-то было наброшено – нечто похожее на плащ покрывало его сгорбленные плечи.
Мигель еще раз позвал его, но ответом вновь была тишина, – казалось, даже сердце мое не бьется. Мы стали осторожно приближаться с обеих сторон, я – справа. Виктор Женс – а я была уверена, что это он, – даже как-то измельчал под тяжелой серо-зеленой мантией, окутывавшей его от шеи до тупых носков ботинок. Он сидел на троне, подобно старому королю в театральной пьесе, подобно усталому и такому далекому Лиру, и я почти не удивилась, когда увидела именно это имя, криво написанное на маленьком листочке, прилепленном к его груди: «Лир». Руки его лежали на подлокотниках. На них – те же самые перчатки, которые я видела утром в крематории. Но именно его лицо взметнуло в душе волну настоящего ужаса.
Лицо скрывала маска – от корней волос на лбу до самого горла. Сзади у маски не было ни веревочки, ни резинки, которая крепила бы ее на затылке, и казалось, что она как-то вмонтирована в его лицо. Она была белая, как кость, с прорезями для глаз и рта, лишенная каких бы то ни было черт. Голова Женса клонилась вниз, и волосы падали на эту жуткую маску сверху. Недвижность делала его практически неотличимым от манекенов наверху.