— Что бы бедные колхозники без вас, студентов, делали…
— Мы — настоящая армия, — продолжал Миша. — Ты знаешь, сколько в стране сотен тысяч студентов?
— Я знаю, что ты больше меня знаешь, — скрывая раздражение, сказала она и отвернулась.
От большой липы веяло сладковатым острым ароматом. Липа буйно цвела. Рядом на лиственнице юркие клесты уже шелушили созревшие шишки, а огромная липа еще не отцвела. Гудели пчелы, перелетая с цветка на цветок, бесшумно махали крыльями белые и красные бабочки, ныряя в густую листву. Липовый цвет падал в каменную чашу фонтана и вместе с листьями и трухой скапливался по окраинам. Тенькали синицы, цвикали клесты, а на садовых тропинках копошились воробьи и голуби.
Миша, как-то весь напрягшись, взял Наташину руку и деревянным голосом произнес:
— Я тебе никогда этого не говорил, но ты и так знаешь: я тебя люблю. Люблю с тех самых пор, когда… — Он запнулся и замолчал. Наташа могла бы ему помочь, но не захотела. Наверное, он собирался сказать: когда он в восьмом классе написал ей эту глупую записку, а она ему ответила такой же глупой запиской, — но ведь с тех пор прошло три года и они оба стали взрослыми, поэтому стоит ли вспоминать о детских глупостях? Впрочем, для нее теперь все это кажется глупостью, а для Миши Тарасова наоборот…
— Я хотел тебя спросить: будешь ли ты меня ждать, пока я закончу университет?
— Я бы на твоем месте сначала спросила бы: любишь ли ты меня? Ведь можно ждать лишь того, кого любишь.
— Я тебя люблю, — сказал он.
— А я тебя нет, — ответила она. — Когда-то ты мне нравился, но я тебя никогда не любила.
Он помолчал, царапая носком посыпанную красным гравием дорожку. От этого негромкого наждачного скрипа девушку передернуло, однако Миша, ничего не заметив, продолжал царапать кожаной подошвой красную дорожку. Наташа сбоку взглянула на него: на щеке алело пятно, нос уныло смотрел вниз, подбородок выдвинулся вперед. И снова ей подумалось, что Миша в профиль напоминает белый поджаренный сухарь… От этой мысли ей стало смешно. Она попыталась думать о чем-либо другом, но, как это часто бывает, разыгравшееся воображение еще усерднее стало сравнивать Мишу с обиженным сухарем. Наташа закусила губу, чтобы не рассмеяться, и… громко прыснула.
Миша ошеломленно уставился на нее. Глаза у него стали круглыми и часто-часто моргали.
— Тебе смешно? — спросил он.
— Ага, — кивнула Наташа. — Ты… ты в профиль похож на белый поджаренный сухарь. Он стремительно поднялся со скамейки и почти бегом побежал прочь, но у фонтана остановился и отрывисто бросил: