– Так, и что? – нахмурил брови Чащин. Он пока не понимал, что сейчас главное – дом, из которого выселяют, или вот этот огромный живот. Помимо всего прочего, Владислав Игоревич пытался вспомнить, где он мог видеть эту женщину. Судя по срокам беременности, это было в июне. А в июне он ездил на Кипр.
– Я вам объясняю. Наш дом пытаются расселить. Нас отправить черт знает куда. Дом признать аварийным, хотя он очень крепкий и в нем был капитальный ремонт. Я хочу объяснить вам, что мы будем сражаться. Мы не в мэрию пойдем. В правительство пойдем. К президенту. Мы устроим забастовку и митинг. Понимаете, вам придется сжечь все квартиры, чтобы добиться своего!
– И сожжем, если понадобится, – вдруг спокойно произнес Владислав Игоревич. Он все понял. Ее проблема, что она оказалась в числе этих жильцов. Но из дома их выселят любой ценой. И он, Чащин, лично проследит за этим. Иначе ему, Чащину, не жить. Вот в прямом смысле слова. Этот долг ему никто не простит. Эти ребята поздравлять с Пасхой куличами не будут. Так что говорить не о чем. И чем раньше она поймет, тем лучше. Ну а деньгами он поможет. В конце концов, ребенок его, наверняка не врет. Такие не врут. Чащин загляделся на Наташу Северцеву. Ее глаза метали молнии, брови хмурились, и хотелось расцеловать такое милое в гневе лицо. «А я не промах! Такую девку захапал. Правда, нечетко помню. Но все совпадает. Июнь, да, июнь! Ох, и гуляли тогда. Ой, что вспоминать, блин, повторить бы», – подумал Чащин и перевел глаза на огромный живот Наташи.
– А так помогу. Я же понимаю… – произнес он.
– Поможете? Вы решите проблему с домом?
– Ты как слушаешь?! – воскликнул Чащин и выругался. – Я же тебе сказал: вопрос с домом – дело решенное. Да хоть вы повыпрыгивайте из окон. Можешь идти куда угодно – хоть к папе римскому. Не поможет. Все документы подписаны.
– Но там же столько людей. Среди них пожилые.
– Ты о ком волнуешься? Ты о себе волнуйся! – указал Чащин на живот.
– А что это вы мне тыкаете?! – вдруг опомнилась Северцева.
– Э-э? – растерялся Чащин.
– И, кстати, у вас же могут быть проблемы, – продолжила Наташа, – большие. Люди до отчаяния доведены.
– Я – тоже, – вдруг ответил Чащин, и Наташа вмиг поняла тщетность всех своих попыток. Она откинулась в кресле и замолчала. В кабинете стало совсем тихо.
– Ну конечно, хотелось бы как-то мирно, что ли, – спохватился чиновник.
Наташа уже не слушала – от Чащина зависит только подпись на документах. Она поставлена. Все остальное в руках этих невидимых и всесильных. Никакой надежды. Северцева посмотрела на Чащина. Его лицо можно назвать приятным. Но сейчас на нем было выражение испуга и злости одновременно.