Спору нет, я должен быть влюблен в Бекс. Я всегда любил ее как друга и человека. Но для меня всегда было приоритетом трахнуть ее. Чем недоступнее она была, тем яснее я видел в ней приз, которого нужно добиться. ВИП-билет, который нельзя заполучить. Знаю, цинично. Я использовал ее как героиню своих книг, чтобы предстать в более выгодном свете. Раз такая умная и классная девчонка, как Бекс, готова терпеть меня и даже живет со мной вместе, значит, не так уж я плох, верно? Все-таки хорошо, что Бекс не читает моих книг, не то ее мог бы спугнуть сохнущий по ней сосед.
Я никогда не умел любить, никогда не понимал сам принцип любви. Накогда не оглядываться – такой урок преподал мне отец. Двигайся вперед с сердцем, холодным, как стужа. Ни к чему не привязывайся, никогда не вспоминай того, что бросаешь позади.
В бездонных архивах моей памяти отцу посвящены лишь самые смутные воспоминания. От него осталась только тень. Иногда меня будоражит запах, или что-то резонирует со мной, и я догадываюсь, что это – напоминае о нем, потому что больше ничего не приходит на ум. Или я замечаю в себе отрицательные качества, которых не было у мамы. И это все.
Нет, он был не против одного ребенка – тем более такого умницы, как Алистер. Но потом на свет появился второй орущий мешок с говном и соплями. Я стал последней каплей. Умом я сейчас понимаю, что, наверное, проблема этим не ограничивалась, но для моей психики уже слишком поздно. Я запрограммирован. Можно досконально изучить строение бейсбольной биты, но она все равно существенно корректирует форму твоего черепа.
В три года восемь месяцев и семнадцать дней после дня моего рождения отец свалил в закат, и мы о нем больше не слышали. Когда мне было четыре, мама сожгла все его фотографии в садовой жаровне. Я до сих пор помню, как запах дыма разъедал горло.
Я готов поклясться, что мое первое воспоминание – это мамины вопли в тот день, когда она осознала, что ее муж больше не вернется. Она заперлась в спальне и стала истошно голосить. Как животные, которых заживо режут на бойне.
Мы с Алистером были в гостиной и все слышали. Я был слишком мал, чтобы понимать, что происходит, но я отчетливо помню взгляд, которым Алистер наградил меня перед тем, как пойти к маме.
Боже, этот взгляд…
«Слышишь? – говорил этот взгляд. – Слышишь, как наша мать надрывается? Это ты виноват. Из-за тебя отец ушел».
Мое первое воспоминание – вот эта бейсбольная бита.
С тех пор домашняя жизнь покатилась под откос. Бывали и хорошие времена, но Алистер все-таки ненавидел меня, а я, наверное, ненавидел его за то, что он больше времени успел провести с отцом. Однажды мама выхлебала целую бутылку вина и кричала мне через дверь моей комнаты, как жалеет о том, что родила меня. Мне было семь.