Боцману, как опоздавшему, тут же впарили пулемет и завязали глаза.
– Давай. На счет три.
Боцман отстегнул полупустой магазин пулемета и, вытащив из стоящего рядом с ним ящика новый, щелкнул затвором.
– А Уголь где?
Парнишка, вручивший ему пулемет, на ходу выкрикнул, что Угля сегодня нет.
– Видать, вы ночью знатно посидели. Один опоздал, другой вообще прогуливает…
Паша не стал дослушивать упреки в свой адрес, а, вздернув тяжелый ствол вверх, дал короткую очередь на звук. Послышались многочисленные щелчки, а потом мягкий шлепок и раздосадованный приглушенный крик:
– Сука ты, Боцман.
Ствол пулемета вновь приподнялся и немного развернулся в сторону.
– Кто сука? Я сука? – и оружие разразилось длинной очередью…
Угля не было ни на «проекте», ни у него дома. После обеда Боцман заскочил к нему, но это оказалось безрезультатно. Потом он сделал пару кругов над набережной, куда они иногда вместе заходили посидеть и поскучать. Потом набрал на коммуникаторе номер оторвы из отдела «Хед Хантеров» и спросил ее, не трахается ли она случайно сейчас с его другом. Та что-то прорычала в ответ, Боцман не до конца понял, куда и зачем его послали, но зато стало совершенно понятно, что у нее Угля тоже нет. Расстроившись, бывший пират наплевал на все и потащился в кабак… И вот с этого момента память начинала давать сбои. Кажется, он с кем-то танцевал, рассуждал о вечном и прекрасном, потом тискал это прекрасное в темном углу кабака и опять танцевал. А что – не так часто встретишь здесь рефлексирующую гражданку. Ему, например, такие пока еще ни разу не попадались. Сплошь конкретные и ничем не скованные. Вообще, Боцман заметил, что изобилие, полное отсутствие ограничений и невозможность забеременеть делают из добропорядочных и милых представительниц слабого пола совершенно неслабых и несносных стерв, буквально двинутых на сексе и развлечениях.
Дом вновь обретенной подруги располагался довольно далеко от центра, в одном из северных микрорайонов. Зато из широких окон ее спальни хорошо было видно предгорья, скрывающиеся за подступающими к ним деревьями. Так что ее сладострастные крики никому особенно не мешали…
Боцман оторвал взгляд от хронометра. В комнату проникали тонкие и острые, словно иглы вязальных спиц, лучи света. Потолок над головой почему-то просвечивал насквозь, словно тонкая льдинка, растворяясь в теплой воде, и через эту растворяющуюся «льдинку» были видны яркие огоньки звезд. Ни разу за все время, проведенное Боцманом в этом «раю», он не видел здесь звездного неба.
– Что за хрень…
Он сбросил с кровати одеяло и опустил ноги на пол. Потом повернул голову туда, где только что лежал, уткнувшись своим носом в твердую ароматную грудь своей очередной румяной моложавой подружки. На простынях раскинулось старое костлявое тело. Сморщенное лицо, обтянутое складками морщин, и голова, покрытая редкими седыми волосами, были хорошо освещены падающим сверху светом. Груди, напоминающие поношенные шерстяные носки, были разбросаны по подушке. Боцмана вывернуло, он упал перед кроватью на колени, и у него изо рта вывалились остатки уже переваренного ужина. Он зажмурился и сдавил ладонями виски. Открыв глаза, он увидел, что стоит коленями на сухом песке, который с жадностью впитывает в себя остатки вчерашнего пиршества, потерянные хозяином. Боцман вновь повернулся лицом к кровати. Никакой кровати не было. Но на том же самом песке, рядом с ним, продолжала посапывать во сне голая лысеющая старушка.