Каким-то образом ирландцам удалось продержаться. И теперь я была уверена, что Англии не победить. «Черно-коричневых» вышвырнут отсюда, а Ирландия снова станет свободной нацией.
Сквозь мои прикрытые веки пробивалось розовое сияния. Я открыла глаза и увидела, как в обрамлении из розовых и пурпурных облаков в залив Голуэй садится красное солнце. Потрясающая картина. Старая женщина показала в то место, где солнце уходило в воду.
– Благословенный остров, – сказала она. – Tír na nÓg.
– Там Америка, – кивнула я. – Куда отсюда уехало столько людей.
– Но их души возвращаются, – сказала женщина по-английски. – Чтобы создавать свой рай здесь.
Мне захотелось зайти в воду, которая в красках заката стала красной. Пока мы с Маурой снимали ботинки и носки, женщина улыбнулась. Моя босая нога сразу же наткнулась на маленький острый камешек.
– Ой!
Я подняла ногу и осмотрела ее. Старая женщина засмеялась и показала мне свои ступни, защищенные толстым слоем жестких мозолей. Она повела нас в прибой.
Холодная вода хлестала по щиколоткам. Когда волны откатывались назад, оставляя на оголившемся берегу хлопья подсвеченной закатным солнцем пены, ноги мои оказывались все в алых пузырьках.
Женщина что-то сказала Мауре, и та обратилась ко мне:
– Я не уверена, что правильно ее понимаю.
Маура задала какой-то уточняющий вопрос, и они еще некоторое время говорили по-ирландски. Наконец Маура сказала:
– Она использует местное слово, которого я не знала. Рыбацкий термин. Mearbhall. Есть похожее слово, означающее «поразительный», но это лишь часть того, что она имеет в виду. Она говорит, что иногда, когда рыбаки находятся в море ночью, из глубины исходит странный свет, сияние, которое освещает им рыбу.
Пока Маура объясняла это мне, старушка кивала.
– Возможно, она имела в виду флуоресценцию? – предположила я.
– Возможно, – сказала Маура, – но рыбаки видят в этом свечении своего рода чудо. И как раз сегодня в заливе горит mearbhall.
Mearbhall. Маура сказала, что в потусторонний мир можно попасть через колодец, озеро или в момент внезапного озарения. И сейчас, когда я стояла на этом пляже и волны, то увлекая меня в залив, то отпуская, бурлили вокруг моих босых ног в красных от заката пузырьках пены, какая-то часть меня вдруг открылась и воссоединилась с этим местом, с этими людьми, с этой историей. Я думала, что моя семья оставила всю свою боль в прошлом. Что мы выжили, а раз так, отлив прошлого не может утянуть нас за собой. Мы сбежали от Мерзавцев Пайков и сержантов Симмонсов, оставшихся тут. Но так ли это было на самом деле? Ирландские американцы, чикагские ирландцы – да, мы многое приобрели, но при этом утратили часть самих себя. И насколько это приемлемо для человека, если он, получив весь мир, страдает из-за того, что потерял собственную душу?