– «Смеясь беспечным смехом борца, не знавшего поражений», – процитировала я.
– Хорошо сказано, Нора, – заметила мадам Симон.
– Это из одной поэмы, – объяснила я. – Она называется «Чикаго». Про мой город. Молодой, крутой, оптимистичный.
Ее прислал мне Эдди Штайхен, а написал ее его зять, Карл Сэндберг. Сильно пишет этот парень.
А теперь я цитировала последние строчки Сэндберга:
– «…Гордый тем, что он – свинобой, машиностроитель, хлебный ссыпщик, биржевой воротила и хозяин всех перевозок»[205]. Все ради своей нации.
Мадам Симон не понимала и половины из того, что я ей говорила.
– Моему кузену Эду эта поэма точно не понравилась бы, – сказала я ей. – Он хочет, чтобы Чикаго был красивым и больше похожим на Париж.
– Возможно, ваш город может быть и сильным, и красивым одновременно, – предположила мадам Симон. – Эта война закончилась не миром, а сглаживанием неприязни. Я покидаю Париж. Буду жить со своим племянником и его семьей в Бордо. Стану шить платья внучатым племянницам. Я не Габриэль Шанель. Я хочу быть со своей семьей. Езжайте домой, Нора. Возвращайтесь в Чикаго.
– Но моя семья отвергла меня, – возразила я.
– Откуда вы знаете?
– Я написала своему брату, – пояснила я. – Хотя теперь не уверена, что он получил мое письмо.
– Так напишите еще раз, – настаивала она. – Столько людей было потеряно безвозвратно. И будет просто замечательно, если хоть кто-то из них вдруг вернется живым.
– Но ведь меня «убила» моя собственная сестра Генриетта, – продолжала сомневаться я.
– Она может уже сожалеть об этом, – не сдавалась мадам Симон.
– Я в этом не уверена.
– Вот и выясните. Задайте ей такой вопрос.
– Мне? Заговорить с ней? Никогда. Я испытываю к ней отвращение. Я…
Господи, я уже рассуждала как Макреди или Уилсон. Возможно, для меня станет облегчением, если я перестану ненавидеть Генриетту. С другой стороны, у меня тоже найдется пара вещей, за которые следует перед ней извиниться.
– Но как я могу покинуть Париж? – все еще сомневалась я. – Я уже далеко не та Нора, которая когда-то приехала сюда. И я не знаю, смогу ли жить в Чикаго.
– Вот и разберетесь. Вы приняли участие в представлении, Нора. В спектакле. Вам приходилось произносить строки на языке, который вы по-настоящему не знаете. Воображать себе любовь с мужчиной, которого вы почти не видели, и присоединиться к революции, которую не понимали.
– Это не так. Я действительно любила Питера, и у меня такая же ирландская кровь, как и у них, так что…
– Но вы ведь, помимо этого, еще и американка, Нора. А американцы в конце пьесы всегда возвращаются по домам.