Выжившие в том аду, выкрали голову моего отца и спрятали, схоронив у стен Валласа. После моего возвращения мы нашли то место, и я похоронил череп Амира со всеми почестями, причитающимися велиару. Когда я убью Ода первого, я раздроблю его кости и расшвыряю на помойке, чтоб никто и никогда не предал эту тварь земле. То же самое я сделаю с его сыном. Насчет его дочери у меня все же иные планы, и я пока не решил, какие именно. Бывали дни, когда я мечтал разорвать ее на куски, вспарывать кинжалом ее нежную кожу и смотреть, как она истекает кровью, а бывало, я загибался от тоски по ней и готов был простить ей все, лишь бы снова иметь возможность касаться ее кожи и вдыхать запах ее волос. Девочка-смерть превратила меня в живого мертвеца, одержимого ею до такой степени, что все иное теряло свое значение.
Последняя цитадель под Нахадасом пала после нашего вторжения, и я стоял на высокой стене под собственным знаменем и смотрел на простирающуюся вдаль белую пустыню со сверкающими огнями деревень, спрятавшихся за огромными валунами с непроходимыми дорогами. Если весна не наступит в ближайший месяц и снег не начнет таять, все они будут обречены на голодную смерть. Обозы на север больше ходить не станут — Од Первый со дня на день получит мое послание и перестанет отправлять продовольствие в свои города и деревни. Я дам им поголодать с месяц, а потом сам начну снабжать едой и молоком — лассары перестанут молиться своему Иллину и начнут молиться мне.
Я видел темнеющие башни храма, мое зрение отличалось от человеческого, я даже различал трепыхание вечного пламени. Когда-то я бывал на церемонии зажжения жертвенного огня, устраиваемого каждый год за стенами Астры. Меиды обороняли храм в момент празднеств. Я посмотрел на небо, затянутое низкими мясистыми тучами с рваными черными краями, чувствуя, как внутри шевельнулся зверь в предвкушении новой луны. Скоро он получит свою долгожданную свободу. Цитадель погрузилась в сон, стихли пьяные крики моих воинов, а кое-где потрескивал огонь в догорающих домах лассаров. Внизу царил хаос смерти и страданий. Такова цена войны. Мы не тронули бедняков и рабов, которые были провозглашены свободными, едва я объявил себя господином этих земель и назначил коменданта Цитадели, но мы не пощадили никого из десов. И я равнодушно смотрел на то, как уносят растерзанных знатных женщин с площади и складывают тела умерших под моими одичавшими солдатами у сожженного здания храма. По крайней мере им есть кого хоронить. Не оправдание — скорее, зависть. Я бы отрубил по одному пальцу за возможность предать земле своих близких. Да что там, хотя бы за возможность найти их останки. Я до сих пор не знаю, в какой братской могиле лежит моя мать и не разбросаны ли ее кости по долинам Валласа. С угрызениями совести в бой не идут и земли не завоевывают. Я давно забыл, что это такое, а может, и вовсе не знал. Кровь за кровь. Только так упокоятся души невинных убиенных Одом Первым, отмщенные мною и моей сестрой. Я слишком долго ждал этих мгновений, чтобы сейчас задумываться о цене, которую пришлось принести на алтарь моего возмездия. Рубил, резал, колол, умываясь лассарской кровью, и возрождался заново.