Ладно, для моциона есть длинные и широкие коридоры старинного здания госпиталя.
Сел на лавочку. Ноги в бурках, сам весь в тулупе закутанный на ватную душегрейку. Воротник поднял. Пригрелся. Тепло мне, хотя морозец крепкий — градусов семнадцать. Воздух свежий. Лепота. Даже курить не хочется.
Размечтался о том, как на награждении в Кремле я увижу живого Сталина. Тут народ его действительно любит. Это было для меня потрясением. И не наносное это, а глубинное искреннее чувство. И никак не укладывалось у меня в голове эта беззаветная любовь к вождю с нелюбовью, недоверием и подчас ненавистью к начальству вообще.
Погрузившись в эти размышления, я не обращал никакого внимание на окружающую действительность. Но вдруг что-то меня как подбросило.
— Соня! — крикнул я в спину проходящей мимо девушке в армейской шинели и буденовке.
Она оглянулась. Точно Соня Островская. Мой ангел жизни.
Радость разлилась. Сердце как елеем облили.
Подбежал. Схватил в объятия.
— Соня, как я рад, что ты на свободе. Теперь всё будет хорошо.
И я, набравшись смелости, поцеловал девушку в уголок холодных губ.
— Не надо. Не прикасайтесь ко мне. Я грязная! — уперлась она руками мне в грудь.
— Какая же ты грязная? Не наговаривай на себя, — оглаживал я ее плечи в грубом сукне.
— Я изнутри грязная, — выкрикнула девушка с надрывом.
— Они изнасиловали тебя? Да? — прорезала меня догадка.
— Если вы беспокоитесь о моей физиологической девственности, то она на месте. Я по-прежнему целка. Они мне душу изнасиловали. Они заставили меня написать на вас клеветнический донос. Так что не прикасайтесь ко мне! Я гадкая! Я недостойная. Я хотела любить вас, а сама предала. Прощайте, Ариэль.
Слёзы брызнули из ее красивых глаз.
Девушка с силой вырвалась из моих рук и торопливо пошла к госпиталю.
Я бросился за ней, но запутавшись в полах тулупа, упал в сугроб.
— Мы еще увидимся? — крикнул я ей вслед, стоя в сугробе на карачках.
— Нет, — твердо сказала девушка, обернувшись, — Не надейтесь. Я вечером уезжаю на фронт с санитарным поездом. Не ищите меня. Когда вы рядом, то мне хочется наложить на себя руки.
Когда я выбрался из сугроба, Островской и след простыл.
Сука Ананидзе! Так легко отделался!
Прикурить удалось только с третьего раза. И это с зажигалкой. Со спичками вообще бы не получилось — так меня трясло.
Ладно, я тут со своими хотелками, хотя Соня мне почти каждую ночь снилась. Девочке почто жизнь так искорежили. Я ей теперь как живое напоминание ее нравственного падения. Какая уж тут любовь…
— Вы не подскажете, как мне найти ранбольного Фрейдсона? Мне сказали, что он сейчас на прогулке, — раздалось за спиной.