Повернулся к комполка.
— Парторга, взамен погибшего, уже назначили?
— Никак нет, товарищ Хрущёв, на следующий день у нас комиссар погиб, вы же знаете. А у следующего комиссара все коммунисты отказались от этой чести. Тут у нас просто бойкот коммунисты этому комиссару объявили. Хорошо, что вы у нас его забрали. Зряшный был человечишка.
Хрущёв смял лицо, потом разгладил. Крупные родинки у его носа как повскакивали. Хмыкнул.
— Теперь у тебя настоящий боевой комиссар. Мало того, что лётчик не из последних будет, так еще ВПШ закончил в Москве. На отличном счету у Мехлиса. Цени подарок.
Вот ведь политик, как говорится, всякое лыко вплетает в свою строку. Я этот полк еще в Москве сам выбрал, а вышло, что я хрущёвский подарок.
— Ужинать останетесь, Никита Сергеевич? — Ворона слегка подобострастно склонился.
— Нет, не останусь, Тарасыч. Не взыщи. Дела ещё есть в вашей стороне. А тут концы, сам знаешь — длинные.
Пожал нам руки, сел в ЗиС и умотал, поднимая колесами столбы мельчайшей земляной пудры. Такая пыль, вроде, прахом называется.
Ворона посмотрел на меня сверху вниз. Ему это легко с его почти двухметровым ростом. Как только в кабину самолёта влезает? Пригласил.
— Пошли, Львович, в столовую. Я пока прикажу в порядок привести комиссарскую землянку.
По дороге он старается вышагивать короче, вежливость ко мне — недомерку, проявляет.
Спросил, на меня не глядя. Точнее глядя поверх моей головы. Наверное, очень важный для себя вопрос.
— Как жить будем, комиссар?
Я ответил.
— Дружно.
— Тогда окороти своего особиста, — прозвучала неожиданная просьба.
— Почему моего?
— Он тебе подчинен. Не мне.
— Чем окоротить?
— Чем хочешь, только, чтобы он перестал терроризировать лётчиков. Ты водку пьешь?
— Когда наливают — пью, — усмехнулся.
— Тогда точно будем жить дружно. Сегодня двое не вернулись со второго вылета. Так что можем за знакомство выделить тебе четыреста грамм.
— Нам не надо девятьсот. Два по двести и пятьсот, — улыбаюсь.
— Что так?
— Да четыреста грамм в одно рыло за раз много будет. Но помянуть ребят надо. А может, еще выйдут?
— Нет. Я сам видел, как их самолеты горели и на землю упали. А парашютных куполов не видал.
Пришли. Столовая лётного состава — навес около летней кухоньки. Две стены и камышовая крыша на столбиках. Рядом с летней печкой полевая кухня дымится — кипяток греет. Женщины — поварихи вольнонаемные. Одеты — кто во что горазд, но передники белые и чистые.
Чуть в стороне — метров в двадцати, деревянная рама с умывальниками. И яма помойная за ней.
— А где техники питаются? — Спросил, усаживаясь за белую льняную скатерть.