Вечная память герою.
А. Кривицкий.
Ниже шел сам текст Указа.
Указ Президиума Верховного Совета СССР
О присвоении звания Героя Советского Союза старшему лейтенанту Фрейдсону А. Л.
За образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда старшему лейтенанту Фрейдсону Ариэлю Львовичу.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин
Москва. Кремль. 27 декабря 1941 года.
Уф-ф-ф-ф-ф…
Вот это наследство оставил мне Ариэль Львович Фрейдсон. Теперь я куда угодно могу пройти без очереди. Типографский бланк могу завести для обращений в инстанции.
Только и взвалил он на мои плечи порядочно. Я теперь живу ''за себя и за того парня''. Так что…
Первое: надо соответствовать статусу Героя. И не опозорить имя Фрейдсона. Он-то настоящий герой.
Второе: научиться летать на самолете и не хуже, чем это делал Фрейдсон.
Третье: Бить врага настоящим образом. Мы все равно победим, по-другому просто быть не может. Откуда я это знаю? Отсюда, — стучу себя пальцем по лбу. — Девятое мая, которое мы праздновали — День Победы. Именно так с большой буквы каждое слово.
А вот как зовут меня настоящего так и не вспомнил. Хотя…. что считать настоящим. Упираемся тут в основной вопрос философии, что первично: душа или тело, идея или материя. А это вопрос фидеистичный, принимается только на веру. А всё остальное уже из этого и вытекает. Ой… не ляпнуть бы так при упертых марксистах этого времени.
— Товарищ Фрейдсон, — пора в палату. Лекарства принимать, — окликнули меня.
Сестра с нашего этажа. Наверное, ее за мной Туровский послал.
— Иду, сестричка, — потащил под мышку костыль.
Лет ей где-то тридцать пять точно есть. Так, что на сестру тянет.
— Что муж с фронта пишет? — спросил уже шкандыбая в сторону лестницы. Не идти же молчаливым бирюком. Мне этот разговор ничего не стоит, даже времени, а ей приятно.
— Да что он может писать при такой цензуре. По половине письма тушью вымарано. Остаётся только: воюем, бьем врага со всей своей пролетарской силы, люблю, целуй детей. Я боюсь как бы не замерз он там, холода-то какие стоят давно таких не было. Я от старого свитера рукава распустила и связала ему варежки такие, с пальцем, чтобы на курок нажимать удобно было. И носки толстые. И вместе с этим свитером, считай теперь жилеткой, выслала посылкой. Вот и гадаю: дойдет — не дойдет.
— Дойдет, — обнадеживаю ее. — А что холодно, то тоже хорошо: немцы вымерзнут — они не привычные к морозу. И одеты плохо.