— Что тебя больше всего пугает, сынок? — тихо спросил отец.
Эмброуз чуть не засмеялся. Он больше не знал страха.
— Ни черта, пап. Я боялся ада. Но вот я в нем, и вроде тут не так уж плохо. — Его язык начинал заплетаться, реальность ускользала, но он хотел задать еще один вопрос.
— Мой правый глаз… ему конец… верно? Я больше никогда ничего им не увижу.
— Да, сынок. Врачи говорят, что не увидишь.
— Ха. Ну, наверное, это к лучшему. — Эмброуз знал, что сказал чушь, но не мог объяснить, почему так думал. Раз уж его друзья лишились жизни, справедливо, что и он что-то потерял.
— И уха у меня больше нет.
— Да. — Голос Эллиота звучал словно издалека.
Эмброуз немного поспал, а когда проснулся, отца в комнате уже не было. Иногда он уходил ненадолго — поесть и немного вздремнуть. Было поздно. За маленьким окошком палаты стояла ночная тьма. Больница спала, хотя на этаже Эмброуза никогда не бывало по-настоящему тихо. Он приподнялся и, прежде чем успел передумать, начал разматывать пропахшие лекарствами бинты с лица. Круг за кругом, один за другим. Сняв последний слой, он встал с кровати, держась за капельницу. Он уже пробовал вставать пару раз и мог ходить. На теле каким-то чудом не было серьезных травм. Только в правые плечо и бедро попала шрапнель. Все кости остались целы.
В комнате не было зеркала, в ванной тоже. Но окно, скрытое лишь легкими занавесками, вполне годилось. Эмброуз протянул левую руку и отодвинул занавеску, правой цепляясь за капельницу. Он уставился на свое отражение, которое увидел впервые за все это время. Поначалу Эмброуз не мог ничего толком разглядеть из-за света фонарей. В комнате было слишком темно.
В этот момент в палату вернулся Эллиот и увидел силуэт сына, который так сильно вцепился в занавеску, что едва не сорвал ее.
— Эмброуз? — испуганно окликнул он и включил свет. И тут же замер, осознав, что натворил.
На Эмброуза глядели три лица. Первое — отцовское, исполненное отчаяния, прямо за своим правым плечом. Потом — свое, изможденное и опухшее, но все-таки узнаваемое. Но… это лишь половина… Другая же — как у Франкенштейна: швы, обвисшая кожа. С этим отражением Эмброуз не был знаком.
Когда Ферн рассказала Бейли, что видела Эмброуза, удивлению его не было предела.
— Он бегал? Это же здорово! Он вроде не хотел никого видеть. Это явный прогресс. Как он выглядит?
— Поначалу я не заметила никаких перемен, — призналась Ферн.
Бейли немного помрачнел:
— Но?..
— Часть его лица очень пострадала, — мягко сказала она. — Я видела его всего секунду. А потом он убежал.
Бейли кивнул.