И все же, когда она с ним познакомилась? Ведь в тот вечер, который Яр, будь он склонен к патетике, назвал бы «роковым», они уже были знакомы. Как?!
Дело было в каком-то доме отдыха, куда регулярно свозили научную молодежь на предмет общения. Идея было недурственная, но не учитывающая особенность молодой научной братии примитивно напиваться, собираясь сообществом более трех. А тут – загород, крещенские морозы, дешевая водка в киосках рядом с вокзалом и почти полная безнадзорность. У Вари была дача поблизости, и она умолила Яра (видно, на даче была уж полная тоска) взять ее на свою «тусовку». Пообещав себе, что он проводит ее домой еще до того, как все светлые умы современности напьются в зюзю, весь в радостной дрожи от предстоящей встречи (они не виделись около недели, и Яр уже совсем извелся в ее отсутствие), он сел в продуваемый ледяными ветрами львовский автобусик и поехал встречать Варю на станцию. Он точно помнит, как Варя была одета в тот день, – на все, что ее касалось, память у Яра была еще более острая, чем обычно. Она вышла на перрон раскрасневшаяся, в черной ушастой шапке и черном узком пальто, с длинным шарфом, замотанным в несколько слоев, но все равно еще достающем до пояса. Она была элегантна, тем паче в окружении дачников в ватниках и пуховиках. Она была прекрасна.
– Ла принчипесса! – воскликнул он, бросившись к ней. «Ла принчипесса» было данное им Варе, и уже давно, прозвище.
– Оушен, – откликнулась Варя и также бросилась к нему. – Я соскучилась, – она взглянула снизу вверх в его опрокинутое от счастья лицо и рассмеялась. – Кроме того, я еще и потеряла варежки.
Он, молча улыбаясь, протянул ей свои огромные перчатки. Она взяла только одну («Так будет честнее») и попыталась засунуть в нее обе ладони. Стоя на остановке автобуса, они, хохоча, искали тысячу и один способ спасения ее оледеневших пальцев. Варя продолжала отказываться от второй перчатки, и залезала красными от мороза пальцами то в рукав его зимней куртки, то между пуговицами: в теплое нутро меж курткой и шерстяным свитером. Яр тогда, помнится, пожалел, что не надел куртку на голое тело: от одной мысли о прикосновении ее холодных пальцев к его горячему животу ему становилось так жарко, что он был готов отдать не то что две перчатки, но и куртку, и этот чертов свитер…
Когда они приехали, пьянство еще не началось: все ходили тенями после вчерашнего и ждали «продолжения банкета». Варя была не единственной девушкой: привозить и даже оставлять в своем номере герлфренд официально не запрещалось: номеров было более, чем достаточно. Но все равно, ей, привыкшей учиться в девичьем инязе, столь обильное количество смурных небритых мужских физиономий было в диковинку. Она с любопытством оглядывала столпившихся вокруг бильярдных столов и столов для пинг-понга мужчин, и изредка тянула его за рукав с требованием комментария по поводу того или иного «светила» в области физики. За одним из столов игра собрала особенно много народу. Вот парень, красный как рак, видимо, проигравший, с трудом выбрался из плотного кружка болельщиков, подгоняемый насмешливыми комментариями, и Варя, воспользовавшись расступившейся толпой, проскользнула прямо к столу. Окиянин протиснулся за ней. «Новенький» нервно мелил свой кий, а напротив него, зажав сигарету в маленькой, почти детской руке, расслабленно покуривал молодой человек лет двадцати трех, с черным каре, почти закрывающим карие глаза навыкате, и большим носом, делающим его выразительное лицо смешным и мгновенно запоминающимся (она потом скажет: «трогательным»). На молодом человеке была растянутая кофта с кожаными пуговицами, и перед первым ударом он двумя привычными жестами одернул наверх рукава кофты и убрал челку с глаз за ухо. Кий в четком сухом размахе разбил шары и забил один из них сразу в лунку. Бильярд был «русским», а не пулом, и это попадание было сродни чуду. По рядам зрителей пронесся восхищенный вздох. Юноша поднял голову и, поигрывая густыми бровями «домиком», спросил у присутствующих: