– увидеть Варю на Невском, за пару минут перед заходом в институт, держащуюся за руки с Караваем;
– увидеть Варю у подъезда, целующуюся с Караваем;
– увидеть Каравая, ждущего Варю у выхода с эскалатора с компанией приятелей: вот Варя выходит, видит своего Ромео и вся вспыхивает от счастья (Окиянин тогда стоял так близко в толпе, что ему казалось, она не сможет не заметить его исступленно горящих глаз. Смогла.)
Конечно, слухи о том, что Каравай «попивает» доходили до Яра. Но кто не «попивал» в том благословенном возрасте? И все же Яр надеялся, что Варя не выдержит: в ее семье никогда не пили, и поэтому даже начальная стадия алкоголизма должна была испугать и вызвать отвращение. Но нет: шли месяцы, Яр звонил, иногда даже – не чаще одного раза в две недели – они встречались, но ничего не менялось. «Он» был тут как тут, Яр чувствовал его за каждой фразой, произнесенной Варей, как охотничья собака – дичь: по сломанной ветке, по полусмытому дождем следу. Яр ждал, пряча не помещающуюся уже в душе безмерно разросшуюся ненависть. И дождался.
– Я выхожу замуж, – сказала она ему на одном из их бессмысленных свиданий. Не поднимая на него глаз, она крутила в руках пустой стакан.
– Поздравляю, – сказал он ровно. «Ты промахнулся с призванием, – мелькнуло у него в голове. – По тебе плачет Королевская театральная академия». – И за кого, если не секрет? («не секрет, не секрет, душа моя» – язвил все тот же червячок).
Она, наконец, на него посмотрела.
– За Сашу, конечно.
– Конечно.
– Я думала, что ты знаешь…
– Что ты выходишь замуж?
– Нет, – она смутилась. – Что мы вместе.
Ах, как это мило с вашей стороны, хотелось закричать Окиянину. То есть мы не говорим нашему верному Оушену, с кем мы спим (про себя он употребил намного более вульгарный термин), но он же, умница такая, и сам должен догадаться…
– И когда же… планируется это счастливое событие? – Яр все еще пытался казаться расслабленно-саркастическим. Осознание этой новости обрушивалось на него подобно снежной лавине.
– В июне, – она опять избегала смотреть ему в глаза. – Мы решили не делать ничего помпезного, пригласить только самых близких.
Каждое слово и сочетание их было настолько полно банальностью, что где-то на задворках оглушенного сознания Яр спросил себя: да полноте, а любит ли он эту женщину?
– Ты приглашен.
– Ах вот как? В числе самых близких?
– Да. – Она, наконец, посмотрела прямо на него. Глаза у нее были того неопределенного цвета, что меняются в зависимости от настроения. Сейчас они были светло-серые и в них была твердость. И нежность. Да, нежность. И вот этой-то нежности, жалкого, пустого чувства, бездарного на фоне его к ней любви (которая, он был в том уверен, была – гениальной), он уже не смог ей простить.