– Но зачем тебе это?
– Я хочу, чтобы Аглая по закону была моим ребенком. Я хочу принять ее полностью, понимаешь?
Варя внимательно на него посмотрела.
– Для меня Аглая – часть тебя. Я хочу тоже дать ей мою фамилию, – упрямо повторял Яр. – Кроме того, – лицемерно добавил он, – это упростит все процедуры по переезду и оформлению на новом месте…
Поняла ли Варя тот страх, жалящий в самой глубине его существа, необходимость этой «принадлежности»? Она предложила ему начать заниматься документами, возможно понадеявшись, что оформление займет много времени. И ошиблась: оно длилось чуть больше месяца – все связи, деньги, вся немалая воля Окиянина были вложены в проект переделки Аглаи Каравай и Аглаю Окиянин. Оформление завершилось за несколько дней до свадьбы, а уже через неделю они вылетели с Варей в свадебное путешествие в Португалию.
Дни в Лиссабоне стояли чудные, светлые, мягкие. Весь город был уютным – своей живописной бедностью, нежным теплом, шушукающим португальским. Варя подставляла лицо солнцу везде, где выдавалась такая возможность: при выходе из барочных церквей, на террасах в верхнем городе, да просто в туристическом трамвайчике, впитывая его даже сквозь стекло. Они жили в маленьком отеле в центре, чьи хозяева, узнав, что принимают молодоженов, предложили им лучшую комнату с видом на дворик с фонтаном и барочные же купола Ла Эштрела. На прикроватном столике с вышитой белой салфеткой красовался графинчик с порто. Они регулярно к нему прикладывались. Графинчик также регулярно обновлялся.
Яр поздравлял себя с правильным выбором – Варя расцвела на фоне солнца, зелени, океанского воздуха. Она чувствовала себя в этом городе много увереннее Окиянина – болтала с обслуживающим персоналом отеля и ресторанов на португальском, со знанием дела судила о кухне (показавшейся, кстати, Яру безобразной) и португальской живописи. Яр не уставал на нее любоваться: она и правда похорошела, прибавила килограмма два к своей всегдашней худобе, покрылась нежным загаром. Глаза постоянно блестели, губы набухли – спасибо Яровым поцелуям, – и вся она стала то ли под португальским постоянным морским ветром, то ли под постоянными окиянинскими ласками – шелковистой, смешливой, и, как в юности, беспечной… Португальцы оборачивались ей вслед, официанты задерживались около их столика дольше обычного, исполнители фадо заглядывали в глаза. Но Окиянин забыл о своей ревности – она была его жена. Она была его. И он безобидно поддевал Варю за безудержное и невинное кокетство. И сам был на себя не похож: размороженный Окиянин, с постоянной глупейшей счастливой улыбкой, почти переставший себя контролировать с бесконечными признаниями ей в любви.