— Говори, ужасное виденье, — произнес тот.
Хорнблауэра затошнило. Сказывалось путешествие в лодке, духота и вонь твиндека. Говорить было трудно, и он не знал, как выразиться.
— Меня зовут Хорнблауэр, — пробормотал он наконец.
— Здорово же тебе не повезло, — без тени сочувствия произнес другой мужчина.
Тут в ревущем мире за бортом корабля ветер резко сменил направление, слегка накренив «Юстиниана», повернул его и вновь рывком натянул якорные канаты. Хорнблауэру показалось, что мир перевернулся. Юноша закачался и покрылся потом, хотя весь дрожал от холода.
— Я полагаю, вы явились, — продолжал усатый, — чтобы пробиться в общество наиболее достойных людей. Еще один тупоголовый невежда явился осложнять жизнь тем, кому придется его учить. Посмотрите на него, — говорящий жестом призвал внимание компании, — только посмотрите. Последнее дурное приобретение нашего короля. Сколько вам лет?
— С-семнадцать, — выговорил Хорнблауэр.
— Семнадцать, — с подчеркнутым отвращением повторил усатый. — Чтобы стать моряком, вам надо было начать в двенадцать. Знаете разницу между топом и фалом?
Это вызвало у компании смех, характер которого был совершенно ясен смятенному уму Хорнблауэра. Он понял, что его осмеют независимо от того, скажет он «нет» или «да». Он выбрал нейтральный ответ.
— Это первое, что я посмотрю в «Судовождении» Нори, — сказал он.
Тут корабль опять накренился, и Хорнблауэр полетел на стол.
— Джентльмены, — начал он жалобно, думая, как же ему выразиться.
— Господи! — воскликнул кто-то за столом. — Да его укачало!
— Укачало в Спитхеде! — с отвращением и злорадством произнес другой.
Но Хорнблауэру было все равно — некоторое время он не сознавал, что происходит. Нервное возбуждение последних дней, возможно, подействовало на него сильнее, чем путешествие в лодке и качка на «Юстиниане». Тем не менее это означало, что к нему накрепко прилипло прозвище «мичмана, которого укачало в Спитхеде». Понятно, прозвище это не скрасило одиночество и тоску первых дней в Ламаншском флоте, который стоял тогда на якорях с подветренной стороны острова Уайт, добирая недостающую команду. Пролежав полчаса в гамаке, куда уложил его вестовой, Хорнблауэр пришел в себя и даже смог доложиться первому лейтенанту.
Через несколько дней он уже ориентировался на корабле и не путался под палубами, не разбирая, где нос, а где корма (как в первые дни). Он научился различать лица других офицеров и не без труда усвоил, где должен находиться по боевому расписанию, во время вахты, когда убирают и когда ставят паруса. Он достаточно разобрался в своей новой жизни, чтобы понять — она могла быть много хуже, скажем, попади он на борт корабля, немедленно выходящего в открытое море. Это его не утешало; ему было тоскливо и одиноко.