— Прекрасно, великолепный доклад! — восхищался папочка, товарищ Оливера Срезоска только что не расплакалась и от всего сердца, в пламенных выражениях похвалила товарища Методию Гришкоского. — Это настоящий доклад, — сказала она, — такой доклад сделал бы честь многим старшим товарищам. — Сто таких докладов, и победа за нами, — в восторге продолжал папочка, в один голос с товарищем Оливерой Срезоской. — Это во многом успех всего нашего коллектива, — заключил папочка, а товарищ Оливера Срезоска дала знак аплодировать. Будь я проклят, аплодировать. Мы приветствовали нашего выдающегося товарища Методию Гришкоского. Обезьяна, проклятые обезьяны, хотелось мне крикнуть.
Бедный Кейтен! Бедный мой приятель Исак Кейтен. Он был виновен, отделен, и стоял в углу в стороне от нас. Он ждал наказания, ждал унижения, которого никак не заслуживал. Напрасны были месяцы примерного поведения и прилежания.
— Маска сорвана, — сказал папочка победоносным тоном, как будто только и ждал этого момента, — маска сорвана, — повторил он, — камуфляж не вечен, как пудра, которая осыпается у нечестной женщины (так сравнил папочка), как пудра, которая не может скрыть лица нечестной женщины, — добавил он так искусно и деликатно. — Любой, кто посягнет на недоброе, ничего не достигнет, — сказал он потом строго, сурово, со знанием дела. — Запомни, — присовокупил он, съездив ему пару раз как бы для затравки, — сила коллектива огромна. Запомни это, мерзавец, — и он заехал ему в третий раз.
— Что запомнить, Аритон Яковлески? — спросил Кейтен, как будто его и не били; тем самым совершив большую ошибку. Будь я проклят, никогда он не мог сдержаться, если поступали несправедливо. О, Боже, после такой науки, после всего он все равно осмелился спросить.
Аритон Яковлески, Оливера Срезоска, воспитатели и учителя рты разинули от удивления. Какая дерзость! Они как будто не поверили, что этот решительный и ясный голос доносился из угла, где стоял Кейтен. Директор в ярости повернулся к нему.
— Ты еще рот открываешь, скотина, — произнес он, едва сдерживая бешенство.
Но Кейтен как будто решился идти до конца. Будь я проклят, конца. Совершенно спокойно, твердым голосом он ответил:
— Просто хотел узнать, Аритон Яковлески, — неуступчиво сказал Кейтен, поднимая глаза с пола и смело, дерзко глядя на всесильного директора.
Аритон Яковлески чуть запнулся, как будто не понял, его взгляд неопределенно блуждал по залу, пока не остановился на стене, где висели часы.
Часы давным-давно уже не ходили.
Все вокруг застыло в тишине и ожидании.