Нет сомнений: будь он чуть материальнее, мы стали бы больше, чем просто друзьями. Я не раз мечтала об этом, да и среди его снисходительно-покровительственных ужимок слишком часто проглядывала тоска и желание прикосновений. Порой я успевала перехватить откровенные, жаждущие взгляды. И сколько их было — безуспешных попыток притронуться друг к другу, когда кожа ловит лишь дуновение прохладного ветра…
Мы оба делали вид, что ничего не происходит. Ничего и не могло происходить. Нематериальность Терри была спасением, позволявшим нам всегда быть вместе. И она же стала проклятьем, навсегда разлучившим нас.
— Так нельзя, — с детским упрямством повторила я. — Терри должен жить!
Терранс нашел бы кучу умных слов. Насмешками и подначками заставил бы меня встать, вернул волю к жизни и силу духа. Рэндольф только тяжело вздохнул и погладил по волосам:
— Нам надо разобраться со шкатулкой, Элисон.
— Ненавижу эту шкатулку! Ненавижу Бакерсона, отца и Блудсворда! Ненавижу дядю! — я вскочила, задыхаясь от слез. — Зачем я в это полезла?! Пусть бы все шло, как идет!
Рэндольф молчал, отведя взгляд. А мне надо было найти кого-то виноватого, ударить, высказать этому миру всю скорбь и боль, что душили меня.
— Он ведь был твоим братом! Почему ты как каменный?! Тебе его совсем не жалко?!
— Терранс сказал тебе?
— Что вы братья? Да, представь, сказал!
Не знаю, на что я надеялась. Что он разгневается? Что мы поругаемся, наорем друг на друга, может, даже подеремся, а потом поплачем в объятиях, и мне станет чуть легче? Смешно было ждать такого от молчаливого Рэндольфа.
Фэйри снова вздохнул. Взял меня за плечи, потянул на себя. Его кошачьи глаза были близко-близко — черный диск в расплавленном янтаре. Я чувствовала на своих губах его теплое дыхание.
— Элисон, пойми. Это была судьба. Терранс знал о ней и был готов.
— Знал, что Блудсворд убьет его?
— Он знал, что его предназначение — оберегать королеву Элисон.
— Какую королеву?! Что ты несешь! Прекрати! — Я попробовала вырваться, но Рэндольф не дал сбежать. Просто сгреб в охапку и держал. Даже не стискивал, только держал, пока я кричала и лупила по его спине кулаками.
Потом я ревела. Нарочно не стесняясь, чтобы доказать ему, какой бред все эти шутки Терри про «королеву». Фэйри не разжимал рук — сдержанный, печальный и надежный, как сотня тысяч каменных стен.
Когда истерика закончилась, мне стало стыдно. Отводя глаза, я попросила у воина прощения. Он кивнул, словно уже забыл о том, что я тут устроила, и снова сказал:
— Нам надо разобраться со шкатулкой.
— Мы больше не увидимся, да? — только сейчас я осознала, что все закончилось. Если в шкатулке найдется завещание, меня ждет дорога в Гринберри Манор, судебное разбирательство и все та же простая, скучная жизнь, что была раньше.