— Нет, — она спросила всерьез, и я испугалась. Вот так взять и уничтожить судьбу? Совсем, для всех?! А вдруг от этого станет еще хуже? — Несправедливо, что у Рэндольфа такая судьба. Я хочу ее поменять!
Она вздохнула:
— Ты знаешь, что можешь сделать это.
— Могу? — недоверчиво переспросила я.
— Но не сетуй, если все закончится еще хуже, чем в прошлый раз.
— А что было в прошлый раз?
Она не ответила.
Машина лязгала, ходило бердо. Поблескивали десятки, сотни рычагов, от которых шли ремни и цепи к малым и большим колесам. Одни шестерни крутились так быстро, что сливались в сверкающее пятно, другие вращались медленно и степенно.
— Я хочу поменять судьбу Рэндольфа, — с напускной храбростью, которой не ощущала, объявила я.
— Тогда выбирай рычаг.
— Какой? — я растерялась.
— Любой. Ты же вносишь хаос в предназначение.
Вот тут мне стало боязно. Но не настолько, чтобы отступить. Я трижды обошла кругом ткацкую машину, задерживаясь у каждого рычага. Наконец сделала выбор и налегла руками и плечом на рукоятку большого медного колеса. Больно кольнуло у ключицы. Медленно, нехотя колесо стронулось с места. Я давила всем весом, чувствуя, как оно медленно поддается.
Поворот, другой, третий. Маховик скрипнул, пришел в движение. Тронулся стоявший до этого маятник, затикал большой циферблат над головой. Сменили направление движения колеса, иначе пошло бёрдо, тысячи мелких и крупных нитей легли по-другому, меняя задуманный узор. Причины и следствия менялись местами, время играло с пространством в догонялки, чтобы проиграть.
— Этого хватит? — я отпустила рукоять и выпрямилась.
— Да.
— А что теперь будет?
— Кто знает? Даже ты, отворяя двери Хаосу, не можешь знать, что он привнесет.
Противный треск повис над площадкой. Несколько нитей основы зацепились за зубцы торчащего снизу колеса и лопнули. Я, прикрыв ладонью рот, наблюдала, как на ткани возникает еще одна некрасивая прореха.
— Вот так, — тихо сказала статуя.
— Это очень плохо? — жалобно спросила я.
— Плохо, что ты играешь с судьбой, зажмурив глаза.
Рэндольф
Лучи солнца гладят травяное море внизу. Стебли покачиваются, волнуются, встревоженные дыханием ветра.
Она стоит на вершине менгира, зажмурив глаза и раскинув руки. Волосы текут по воздуху языками огня. Ветер ласково перебирает пряди, тянет подол платья из креп-жоржета, как щенок, который упрашивает поиграть.
Вокруг особенная, полуденная тишина. Молчат притомленные жарой птицы, не слышно блеянья овец и голосов от людского поселения. Только стрекот сверчков и тихий шелест листвы в кроне старого бука.
Эти двое подбираются неслышно, чтобы замереть у границы заброшенного святилища.