После его ухода началась истерика.
Приход лекаря она встретила, лежа сломанной куклой в постели, в глубине души презирая себя за бессилие. Равнодушно переждала, пока ее мыли и накладывали мази. Пожалуй, еще одна ошибка. Стоило попробовать найти подход к врачу или его помощнице. Союзники среди слуг были совсем не лишними, но в тот миг ей было слишком гадко от мысли, что эти люди стали пусть косвенными, но свидетелями ее унижения.
Несколько дней прошли в тоскливом безмолвии. Ее словно разделили на две Юноны, и одна — умная и трезвая — требовала встать, начать действовать, составить план. А вторая могла только лить слезы и смотреть равнодушно на стальную решетку.
Она не могла теперь точно вспомнить, как долго длилась депрессия. Все слилось в муторном однообразии. Серость. Решетка за окном. Приходы врача или слуг. Ее купали, переодевали, расчесывали волосы.
И вот сегодня пришел Отто. Робко постучал и вошел, так и не дождавшись разрешения. Добрел до ее кровати, упал на колени и разрыдался: «Любовь моя, что же я наделал!»
Раскаяние было искренним — всему, что делал, Отто отдавался искренне и безудержно. Она брезгливо молчала, пока он валялся в ногах, вымаливая прощение. Сознание словно накрывал прозрачный купол из того же марунского стекла, надежно отделяя от мира. Руки, сжимавшие ее маленькие ступни, и губы, касавшиеся пальчиков, казались Юноне склизкими холодными лягушками. Она терпела и ждала, когда лягушки ускачут.
Вынырнула из этого состояния она резко и сразу после его ухода, обнаружив себя над разбитым оконным стеклом, сжимающей побелевшими пальцами осколок. Словно та ее часть, которая все это время требовала встать и начать действовать, наконец-то пробудилась, чтобы суметь остановить в шаге от непоправимого.
Всего мгновение понадобилось, чтобы перейти от мыслей о самоубийстве к мечте о побеге. И не более часа со шпильками над замком, чтобы понять: побега недостаточно. Ей нужна месть, а не свобода.
Покрасневшая от горячей воды и мочалки кожа медленно возвращалась к изначальному бледному оттенку. Худенькая девочка-горничная с испуганным взглядом пискнула: «Что наденет фрау?» — и распахнула двери гардеробной.
Юнона усмехнулась: Отто и это продумал? Ей же лучше.
Она выбрала платье из синего бархата — приталенное, с непышной юбкой. Ей всегда шел такой крой. Кроме того, Отто любил синий цвет.
В голове звенели чеканные строфы из классической альбской поэмы о царице Виктории, которая жестоко и изобретательно отомстила своим насильникам. Юнона позволила горничной одеть себя, расправила руками несуществующую складку на подоле. Улыбнулась зеркалу — зло и безумно — и приказала: