— Никогда больше не делай так. Пожалуйста.
— Никогда больше не смей умирать раньше смерти, — я не выдержала и все-таки заплакала. Рэндольф превращает меня в ужасную плаксу.
А потом как-то само собой получилось, что наши губы встретились. От первого же поцелуя перехватило дыхание, показалось, что кровь разом превратилась в смесь жидкого огня и похоти. Мы стояли, тиская друг друга в объятиях, и я умирала от желания.
— Хм-м-м… извините, что прерываю, — голосок Фэй выражал что угодно — ехидство, зависть, одобрение, но только не намерение действительно извиниться. — Может, вы продолжите в палатке? А то нам очень неудобно делать вид, что мы вас не видим.
* * *
Мы любили друг друга. Потом я долго, взахлеб, говорила, пытаясь рассказать ему все-все, что вместил этот месяц. И про своих новых друзей. От переносной печки тек жар по палатке. Я прикасалась к Рэндольфу, не веря до конца, что вот он, здесь и живой. Как-то уже смирилась с тем, что мы больше не увидимся.
Потом слова кончились, и мы снова любили друг друга, и я вскрикивала, не в силах сдержаться, а потом краснела, вспоминая, что тонкая ткань палатки не держит криков.
— Расскажи, что было с тобой за этот месяц, — попросила я фэйри.
Он помолчал:
— Я искал тебя. Я волновался.
— Прости.
— Уже простил.
— А где ты был?
— Возвращался в Рондомион. Был в Сэнтшиме. Искал тебя везде. Расспрашивал людей и фэйри. В Братсмуте узнал, что ты путешествуешь с труппой. Дальше было просто.
Я ойкнула и почувствовала себя страшно виноватой.
— А люди не замечали тебя… ну, что ты… из-за глаз?
— Иногда.
Мне показалось, он не хочет об этом говорить.
— Ты сказал, что чувствовал, когда я играла на флейте. Это правда?
— Да, — улыбка осветила его лицо. — Даже слышал иногда. Это было прекрасно.
Я достала чехол с инструментом. В палатке стояли густые сумерки, но мне и не нужен был свет. Пальцы собрали ее на ощупь, по памяти.
Дерево трепетало в руках, по нему бежали золотистые искры. Не помню, чтобы раньше флейта так вела себя. Даже боязно было играть — казалось, стоит выдохнуть, и звуком снесет половину лагеря.
— Сыграй! — голос Рэндольфа показался мне почти умоляющим. — Не бойся, мы тихо.
Я прижалась к ней губами, в воздух полилось что-то бесконечно печальное и нежное. И снова пришли образы. Дорога, трактиры, вереницы лиц, рож и харь. Звон клинков, сражения, кровь на песке, снова зимний тракт. Тревога, отчаяние, надежда…
Руки фэйри обняли меня сзади, он коснулся губами шеи. Я откинулась, устраиваясь в его объятиях. Печаль покидала музыку, а нежность оставалась, и все вокруг тонуло в ней. Я вдруг со стороны увидела свой танец с Паоло. Только вместо меня танцевала ослепительная рыжеволосая богиня, лишь смутно похожая на заурядное отражение, что я ежедневно видела в зеркале.