Линден-бульвар — я случайно всё же бросила взгляд на табличку, — выглядел как пригород, и мне всё ещё не верилось, что я в Нью-Йорке. Двухэтажные дома по обе стороны напоминали о старых американских фильмах и я, погружаясь в свои мысли, опять отвлеклась от обзора. Скажу ли я Алексу о том, куда заезжала по пути или это должно остаться только между мной и Химчаном? Я не могла пока сказать, потому что не знала, как всё пойдет. В конце концов, его может не оказаться дома, он может не открыть… а может и пристрелить меня — кто знает? Я постаралась избавиться от последней идеи, но разве с Красной маской можно быть уверенной? Из-за него со мной случались порой дежа вю, когда я, действительно, ни в чем не была уверена. Даже приходя в родительскую квартиру, я с трудом соглашалась переночевать там, вдруг среди ночи я опять столкнусь с его вторжением? Иногда я отчетливо чувствовала, что в моей спальне там будто кто-то бывает, но это уже смахивало на паранойю, и я быстрее уезжала к мужу.
— Ремсен-авеню, это здесь, мис… — обернулся ко мне шофер, и я протянула ему деньги левой рукой, на которой блеснуло золотое обручальное кольцо. — …сис.
— Спасибо. Не могли бы вы подождать меня здесь некоторое время? — я вышла перед четырехэтажным домом из красного кирпича, чья красная пожарная лестница корежила более-менее приличный фасад.
Такси заглушило мотор, а я огладила узкую юбку повыше колена, не решаясь с тротуара ступить на крыльцо и начать подниматься. От снега было расчищено, но сапоги на каблуке скользили по наледи. Запрятав руки в кремовые перчатки, я схватилась за перила и, вдохнув полную грудь морозного воздуха, направилась вперед. Что такое ступеньки и двери, когда в конце пути меня ждет встреча с одним из самых опасных злодеев текущего столетия?
Но как я себя не убеждала, всё же последняя дверь — дверь его жилища, которое он тут снимал, — оказалась труднопреодолимой. Вжавшись спиной в окрашенную в бледно-серый цвет стену, я не хотела попадать в обзор глазка, и рука никак не поднималась, чтобы позвонить или хотя бы постучаться. Одновременно хотелось, чтобы он там был, и его там не было. Судьба тогда решила бы всё сама, а моя успокаивающаяся совесть шепнула бы «ну, я по крайней мере попыталась». Страх объял меня, и я чуть не рванула вниз, чтобы уехать, но остановилась на тёмной лестничной площадке. Внизу, у почтовых ящиков, девочка лет тринадцати-четырнадцати раскладывала во все подряд валентинки в форме сердечек, играя роль доброжелательного амура. Увидев, что одна из них опустилась и в ящик с номером Химчана, я осторожно отступила, вновь поднимаясь наверх. У меня защемило в груди. Он ведь тут совсем один, наверное. Одинок и нелюдим, и даже в такой день рядом не будет никого, кто мог хотя бы разделить это одиночество. Помня те глаза, я сомневалась, что при упоминании любви их обладатель фыркнет, как от услышанной ерунды. Скорее это даст ему почву для не самых радостных рассуждений и, возможно, даже причинит боль.