Я снова дома.
— Папа! Папочка! — Малышка дочь бесстрашно бросается в мои объятия и подхваченная в полете, тянется ручками обнять. Прижимается к груди, с интересом разглядывает Мариуса. Услышав крик дочки, в покои бренна вбегает встревоженная Гвенвил. Ее глаза вспыхнули радостью и тут же погасли. Задрав подбородок к небу, она степенно подошла и поклонилась в начале мне, потом Мариусу.
— Моя жена, Гвенвил, — представляю ее Мариусу. Легат понятное дело краснеет, бледнеет, не иначе как от вида неземной красоты. Его ноги топчут доски пола, но Мариусу все не удается стать в подобающую моменту позу. Приложив руку к сердцу, он просто называет свое имя:
— Мариус Мастама.
— Не скромничай. Позволь тебе представить нашего друга, — обращаюсь к Гвеннвил, — она беззастенчиво смотрит на этрусского офицера, смущая его, — Легат Мариус Мастама, сын председателя Сената и Консула Этрурии. — Гвенвил снова легким поклоном головы приветствует гостя и тут же с надеждой спрашивает:
— Надолго?
— На всю зиму! Давай отпразднуем мое возвращение. — Гвенвил ни слова не говоря, отнимает от моей груди дочь и спустя минуту цитадель наполняется криками и суетой.
— Вот такая она у меня, моя жена! — Пытаюсь хлопком по плечу вывести Мариуса из «анабиоза».
— Она прекрасна, — отвечает Мариус и с интересом осматривается.
Афросиб еще не закончил строительство замка, но в цитадели, куда я перебрался еще год назад, все было сделано если не по последней моде, то с учетом всех моих пожеланий. Тут было на что посмотреть: трехэтажная каменная башня, отделанная внутри теракотовыми плитами, и деревом с массивными балками перекрытий под потолком уж очень сильно отличалась от этрусских построек.
В Мельпум мы вошли с рассветом, когда город еще спал. Дружину я распустил на зимовку, взяв с собой только ближников — компаньонов и сотню тяжелой пехоты для службы в городской страже на зиму.
Легионы Мариуса остановились в оппидуме Илийя в полудневном переходе от Мельпума. Опидум для своего сына поставил Алаш, но земли вокруг пока не обрабатывались. Илий с отцом до сих пор не решились вырубить дубовые рощи вокруг. И все спорили: Алаш хотел сохранить рощи для прокорма свиней, а Илий, успевший блеснуть на турнирах, стремился укрепить свой авторитет в окружении бренна и опасался прослыть «свинопасом».
Договориться с Мариусом о привлечении легионеров и пленников-иллирийцев к дорожным работам вопреки моим опасения удалось просто. Он понимал, что зимний переход через горы чреват потерями, равно как и то, что кормить бездельничающих этрусков и рабов я не стану. Спокойно выслушав мои доводы, он улыбнулся: «Хитер ты Алексиус! А я все думал, что ты предложишь?».