«Муганья был известным молочником в городке, и я с детства помнил, как по утрам на нашей улице раздавался звонок его велосипеда. Он знал, что без него трудно обойтись. Муганья представлял собой старую, надежную фирму, и обитатели Лукуледи-роуд — мелкие чиновники и немногочисленные теперь европейцы — предпочитали брать молоко у него, а не у случайных уличных разносчиков, с их бутылками из-под джина, заткнутыми кукурузными кочерыжками. Он был высокий и худой и обычно носил длинную рубаху и белую шапочку, как у правоверного. Но Муганья не был мусульманином, хотя кое-кто видел его по вечерам у местной мечети. В свое время он учился в школе при миссии „Белых отцов“, и его даже нарекли там Теофилом, но после того, как он взял себе по африканскому обычаю вторую жену, „отцам“ пришлось его изгнать из лона церкви, и он вновь принял свое прежнее языческое имя. А у мечети его видели, возможно, потому, что он присматривался к исламу, в котором многоженство не возбраняется. Однако Муганью истинная вера отпугивала многими ограничениями, а он любил и выпить, и повеселиться, особенно во время языческих плясок в ночь полнолуния. Жил он на далекой окраине, где сразу начинались поля и пастбища.
— Вот скоро я куплю лендровер, — как-то с осторожной надеждой поведал мне Муганья. — Не новый, правда, но тогда я половину города буду снабжать молоком. Мне обещал его продать мвами Ролинсон.
Англичанину пришлось готовиться к отъезду на родину, так как на его место уже был найден новый начальник отдела животноводства. Это называлось „африканизацией кадров“, и цвет кожи играл в этом решающее значение.
Потом молоко некоторое время возил старший сын Муганьи, хмурый юнец в застиранной тенниске, на которой еще проступало слово „ухуру“ над все еще узнаваемым портретом Джомо Кениаты, первого президента Кении. При этом стало известно, что Муганья взял себе уже третью жену и что она ему обошлась в восемь или даже девять его лучших коров и почти новый приемник „Сони“. Вскоре на улицах стал появляться и сам молодожен в пестрой рубашке, он весь внутренне сиял, но отмалчивался, словно человек, суеверно боящийся назвать ценное приобретение из боязни его потерять. Но к его радости примешивалась и озабоченность владельца чего-то такого, за чем еще и нужно присматривать.
Дожди окончились, и трава вокруг домов, которые были ближе к окраинам, выросла такая высокая и густая, что полосатые мангусты стали легко подбираться к дворам и активно воровать кур. Спрос рождает и предложение, поэтому в жаркой тишине полудня на улицах стали раздаваться голоса предлагавших свои услуги босоногих парней с длинными, изогнутыми на конце ножами для срезания травы. Это был здешний аналог европейских кос.