Комлев с осторожным любопытством взял машинописные листки, боясь, что у него сразу же возникнут неизбежные языковые трудности, но он ошибся. Мфумо в литературе явно не был новатором и уж никак не был модернистом, поэтому рассказ оказался до удивления понятным, и вот что он прочел:
«Кизембе попался как раз на второй день Рождества, и схватили его за руку в чужом кармане, в толпе возле нового католического собора в Махенге. Тихо перезванивали колокола, и собор был неоспоримо красив своей свежей белизной в густой роще кокосовых пальм. Их стволы не были обезображены вырезанными в них „ступеньками“, ибо никто не взбирался на них за орехами, и роща считалась как бы священной. Кизембе удалось как-то вырваться, и он мог бы убежать, но споткнулся о крупную, с массивным черенком, сухую ветвь, сбитую ветром с пальмы, и этим он был обязан подслеповатому сторожу Нзегере, которому платили также и за то, что он ежедневно должен был чистить весь церковный участок. Теперь же вокруг Кизембе со злобной веселостью теснилась толпа, как на рынке у грузовика с открытыми бортами, где разыгрывалась какая-нибудь частная, жульническая лотерея, его осыпали тумаками и нехорошими пожеланиями, а сам сторож Нзегере был тут же и вопил, будто его резали тупым ножом:
— Бейте его, нечестивца, вздумавшего воровать у божьего храма! Мало ему рынка или дома, куда подкатывают дымящие повозки!
Так, на местном языке здесь называли поезда.
Кизембе не очень страдал от ударов, так как по опыту знал, что в большой толпе люди только мешают друг другу ударить получше, но обрадовался, заметив выгоревшую на солнце фуражку полицейского, плывущую над головами толпы к нему, словно спасительная лодка к упавшему в реку, где, возможно, водятся крокодилы.
У младшего констебля Мпембе не было с собой наручников, так как он не любил их носить по причине их тяжести, и он просто выволок Кизембе из неохотно расступившейся толпы, поддев его своей ручищей под локоть, как слон в лесу поддевает бивнем древесный сук.
По горячему песку, расчерченному очень темными тенями от пальмовых стволов, они вышли к пышущему жаром асфальту, который являлся дорогой, называвшейся еще с времен власти белых Полис роуд. Переименовывать ее пока не стали, так как и сейчас она вела к полиции.
Теперь они сидели в душноватой комнате с решетками на окнах и странным запахом, похожим на запах зверинца, с конторкой в углу, и над ней портретом нынешнего президента в рубахе без воротника, которую все чиновники теперь считали национальной одеждой.
Дежурного офицера все не было, и Кизембе от нечего делать изучал широкое и лоснящееся, как горячий бок паровоза, лицо Мпембе с колючими длинными усами и в шрамах сложной конфигурации на щеках. У Кизембе самого были такие же шрамы, и это означало, что они соплеменники.