— Ты случайно не из Магомберо, брат мой? — осторожно осведомился Кизембе, словно путник, идущий через болотистое место и пробующий почву, прежде, чем сделать шаг.
— Это правда, а что тебе до этого? — хмуро вопросил Мпембе, который и сам уже догадывался о том, что у них может быть общая родина.
И тогда Кизембе заговорил на их родном языке, а слышать родную речь всегда приятно на чужбине, даже если слышишь ее от вора, и Мпембе ответил ему на этом же языке. Полицейский сержант с крупными дырками в мочках ушей, где в молодости у него болтались медные серьги, посмотрел на обоих мужчин, стоя за конторкой с тупым удивлением, и снова углубился в сочинение своего протокола. Крупные капли пота скатывались по его щекам не столько от жары, сколько от чрезмерных умственных усилий.
Теперь полицейский и арестант беседовали как соплеменники и земляки, и вспоминали родные места, а также людей, которых оба знали. И Кизембе уже лелеял тайную надежду на то, что полицейский не доложит начальству о поимке его, Кизембе, а поверит человеку из своего племени и отпустит его на свободу, с тем чтобы тот смог вернуться к зеленым взгорьям Магомберо и в дальнейшем вести нравственную жизнь. Но теперь Мпембе стал вспоминать то, что слышал о Кизембе раньше. Он с детства слыл вором и был изгнан сначала из своей большой семьи, а потом и вся община отреклась от него.
Они сидели и беседовали, не боясь, что кто-то поймет их разговор, но Кизембе незаметно торопил своего собеседника, так как время работало не на него. А говорили они иносказательно, как это принято в их племени перед принятием решения.
— Давший клятву не смеет ее нарушить, — с деланным вздохом сказал полицейский, закуривая и угощая вора. Этим он намекал на то, что дал присягу стоять на страже правопорядка.
— Но даже прирученные львы иногда уходят к своим, — не отставал от него Кизембе. — И разве обезьяна забывает о своем хвосте?
— Можно ли верить гиене, давшей обещание не есть падали?
— За доверие платят любовью, брат мой…
Сержанту наконец удалось закончить свой протокол, и он вышел, облегченно вздохнув, а Кизембе с горячей надеждой уставился на широкое лицо соплеменника, на котором, как на книжной странице, опытный человек прочел бы всю борьбу сомнений. Но Мпембе устоял и спустя некоторое время Кизембе уже с тоской смотрел на отутюженный мундир вошедшего в комнату инспектора, который и решил его дальнейшую судьбу.
Но Мпембе не оставил заботами своего заблудшего соплеменника. Он постарался поместить его в лучшую камеру, он даже принес ему свое одеяло и делал все, чтобы скрасить его дни в ожидании суда. У Кизембе теперь не переводились сигареты и свежие бананы с рынка, реквизированные у незаконных торговцев. И злость на полицейского стала постепенно исчезать, как исчезает черная от пожаров земля саванны под новым зеленым покровом, когда приходят долгожданные дожди. Хотя он был вором и слишком долго жил в городе, и знал все его грязные задворки, но теперь он все чаще вспоминал поля и банановые рощи Магомберо, и стадо коз, которое пас в раннем детстве. Впервые, к собственному удивлению, он думал об этом без презрительной насмешки, не как о своем диком, деревенском, прошлом, которого он привык стыдиться, а как о чем-то бездумно утраченном. Ведь это все связывало его с родом и всем племенем. Не зря у них говорят: отдельный человек исчезает, семья продолжает жить. И еще: единство в стаде заставляет льва ложиться спать голодным.