Повреждения броненосца заметили и в Кинбурнской крепости.
– Братцы, а ведь бьют басурмана!
– Видал? Нет, ты видал огненные бонбы?! Эка ведь силища!
– Горит он, окаянный, пламенем горит!
– Да у него борт вырвало!
– Не весь, кусок лишь.
– А ну, братцы, целься по тому месту, где брони не осталось!
Шесть орудий грянули не особо дружным залпом. Разумеется, попали не все, но два ядра одно за другим ударили по дыре в корпусе. Защитники крепости этого не знали, но оба почти не принесли повреждений. Первое перевернуло и без того небоеспособное орудие, а второе наполовину перебило шпангоут. Но моральное воздействие от попаданий трудно было переоценить. Крепость наконец-то дала сдачи.
Опыт не подвёл санитара Прохора, его вердикт оказался точен.
– Значицца, господин капитан, по всему видать, два ребра сломаты, да лбом вы треснулись, так что на палубу – ни-ни.
– Прохор, так ведь очень нужно. Ты повязку наложи. – Из поучений отца Владимир Николаевич запомнил, что при переломах рёбер накладывают тугую повязку.
Но санитар был самых строгих правил и потому не сразу поддался уговорам:
– А вот поглядим да пошшупаем.
Для осмотра потребовалось снять сюртук и рубашки.
– Твою ж… интендант кладбищенский!
– Синяк преогромный, господин капитан.
На этот раз пострадавший ограничился злобным шипением.
– …Вот, как и говорил, переломаты они.
– Так ведь голова не кружится и не тошнит. Стало быть, нет контузии.
– Контузия – вещь преподлая, – глубокомысленно высказался медработник, бинтуя грудь, – опять же ж, командовать вам никак не можно.
– Да отчего так?
– Оттого, что грохот и отсюда слыхать, а вам во всю мочь выкрикивать болезно будет. А выпить тоже не дам, потому как опасаюсь.
– И не надо! Мне б только посмотреть, как оно.
Через четверть часа Семаков, перевязанный должным образом, с большим трудом вылез из люка на палубу и осторожно пошагал к двери в рубку.
– Командование пока принять не готов, – произнёс командир повернувшему голову старшему помощнику. – Доложите обстановку, Михаил Григорьевич.
Мешков не мог не заметить напряжённое лицо товарища.
– Прежде всего: как себя чувствуете, Владимир Николаевич?
– Погано. Но до госпиталя дотяну, а уж там, надеюсь, Марья Захаровна посодействует. Что там?
– Первый уже палить не может, вон у него дифферент на нос. Ворочать орудия при таком никак нельзя. Мыслю, течи от взрывов открылись. Руднев поджёг одного оставшегося из кораблей прикрытия, сейчас обстреливает второго. А мы сей момент атакуем следующего по фронту. Вот вам наблюдение, Владимир Николаевич: как мы влепили гранатами по палубе, так орудия супротивника тут же замолчали.