Я направилась к нему, стараясь, чтобы мой шаг был твердым. Я приготовила для него слова, но они не понадобились. Рамиро не дал мне ничего сказать. Как только я приблизилась, он притянул меня к себе и, обхватив ладонью затылок, запечатлел на губах такой сильный, страстный и долгий поцелуй, что мое тело перестало мне подчиняться, превращаясь в нечто мягкое и вязкое, словно патока.
Рамиро Аррибасу исполнилось тридцать четыре года, он был опытен и так владел искусством обольщения, что перед ним не устояла бы даже бетонная стена. Сначала родилось притяжение, за ним — сомнения и тоска. И наконец, нахлынула страсть и разверзлась бездна. Без него мне нечем было дышать, а рядом с ним я не шла, а словно летела, едва чувствуя под ногами землю. Если бы реки вышли из берегов и от городов не осталось и камня на камне, если бы весь мир вдруг перевернулся и кругом воцарился хаос, меня по-прежнему волновало бы только одно — чтобы Рамиро был рядом.
Тем временем Игнасио и мать заподозрили, что со мной творится что-то неладное — нечто такое, чего нельзя объяснить простым волнением, связанным с надвигающимся замужеством. Однако они не могли проникнуть в тайну моего странного поведения — постоянного молчания, внезапных исчезновений из дома и нервного смеха, вырывавшегося иногда из груди. Я вела двойную жизнь всего несколько дней, но этого оказалось достаточно, чтобы чаша весов, неуклонно склонявшаяся в пользу Рамиро, окончательно перевесила. Не прошло и недели, как я поняла, что выход только один — порвать с прежней жизнью и броситься навстречу неизвестности. Настало время раз и навсегда покончить с прошлым и начать все с чистого листа.
Игнасио пришел к нам домой вечером.
— Жди меня на площади, — шепнула я ему, приоткрыв дверь всего на несколько сантиметров.
Маме я все рассказала еще за обедом, и Игнасио тоже не могла больше оставлять в неведении. Накрасив губы, я спустилась к нему через пять минут, держа в одной руке новую сумку, а в другой — пишущую машинку «Леттера-35». Он ждал меня на нашем обычном месте — холодной каменной скамейке, где мы провели столько часов, планируя совместное будущее, которому не суждено было осуществиться.
— У тебя появился другой? — спросил Игнасио, когда я села рядом с ним на скамейку. Он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен в землю, где он сосредоточенно перемешивал пыль носком ботинка.
Я молча кивнула. Это был безмолвный, но красноречивый ответ. Игнасио спросил, кто он. Я сказала. Все вокруг нас оставалось таким же, как прежде: крики детей, лай собак, звонки велосипедов; колокола церкви Сан-Андрес, как всегда, призывали на вечернюю мессу, колеса повозок грохотали по брусчатке, и мулы уныло плелись, уставшие от дневной работы. Игнасио некоторое время сидел молча. Почувствовав, должно быть, мою решимость и уверенность, он постарался скрыть охватившие его чувства. Не стал устраивать сцен и не потребовал объяснений. Я не услышала от него ни слова упрека, и он не просил меня передумать. Всего одна фраза была произнесена им на прощание — медленно, словно по каплям выдавленная из самого сердца: