Но вместо того, чтобы завести машину и тронуться с места, доктор о чем-то размышляет, с застывшей рукой у зажигания. Он так и не вставляет ключ. Смотрит перед собой, но так, словно ничего не замечает. Мне хочется его поторопить, но видение надгробной плиты Брэдли так и не выходит из головы, ярким призраком заставляя молчать.
— Брэд рассказывал о тебе. В те наши редкие встречи. Это он тебя подсадил.
Последняя фраза не вопрос, а утверждение.
Поджимаю губы. Не хочу ничего ему говорить. Кто он такой, чтобы ему вообще что-то рассказывать?
— Как давно ты…
— Поехали, — прерываю вопрос, который я даже слышать не хочу.
Все-таки он вставляет ключ и поворачивает его. Машина мерно заурчала.
— А какая причина? — ему просто интересно, впрочем, многие спрашивают.
Людям попросту хочется знать все грязные подробности твоей гребаной жизни. Им неинтересно, какая ты личность и что у тебя внутри. Гораздо проще покопаться в белье, вытащить на свет драные портки, позабавиться или ужаснуться как все плохо у других людей. Или, еще лучше, заявить: «А мои трусы еще рванее, но я же сажусь от этого на наркоту! Посмотрите на него, какой он слабак!».
Мерзость. Ненавижу людей.
Внутри что-то неприятно колет, и я пытаюсь сдержать все те нервные движения, что выдадут с потрохами.
— Причина? — в упор смотрю на него. — Её нет. Нахрен причину. Просто захотелось.
И он кивает. Ни черта не поверив.
Мы двинулись навстречу дому, где меня ждут. Тем, к кому я с радостью спешу.
* * *
Впервые за долгое время поднимаюсь в Приют Матушки со странным надломом внутри. Мне больно и горько. Мои раны вновь задеты, коросты, которые только было появились, нагло отодраны и мне по-настоящему больно. Одиночество снедает меня. Но ведь я иду домой, так? Почему каждый шаг дается все труднее? Так, словно ноги мои кто-то держит. Вздыхаю, глубоко и тяжело. В груди рвет от сдерживаемых слез.
— Это революция! Господа! ДА! — громкие выкрики, катающегося от смеха на полу Гоп-стопа, заставляют меня вздрогнуть и пару раз моргнуть.
Сознание проясняется на какое-то время и мне вдруг страшно.
— Последний раз, — повторяю шепотом, словно мантру, эти слова, хотя вдруг понимаю, что не верю в них.
Что случилось? Не могли же недавние события и посещение могилы друга что-то разбудить во мне? Нет. Такие, как я так просто не уходят с той дороги, на которую вышли.
Пудинг удивленно ощупывает свое лицо, сидя, прислонившись к обшарпанной стене и размазывая своими пальцами недавно извергнутое содержимое желудка. Улыбается мне грязными зубами в остатках полупереваренной пищи. И мне впервые не удается сделать то же самое в ответ.