— Это что сейчас такое было?
Мисс Амброуз отозвалась:
— Вы мне скажите, оба будем знать.
Это надолго сбило меня с толку.
— Ну, хоть о больнице думать перестали, — утешилась я.
Джек, проводив взглядом мисс Амброуз, которая ушла по коридору, повернулся ко мне:
— Как прошло, кстати?
— Лучше не бывает, — заверила я.
Джек пристально поглядел на меня. Его глаза долгую минуту удерживали мои слова.
— Вы уж поберегите себя, Флоренс. Всем нам требуется помощь время от времени, нужно только попросить о ней.
— Вряд ли я заслуживаю помощи.
— Конечно заслуживаете, как все люди. Почему вы вдруг так заговорили?
Ответ вылетел раньше, чем я спохватилась:
— Я была абсолютно уверена, что утопленник — Ронни. Я бы головой поручилась!
Видно было, что Джек колеблется.
— А почему вы были так уверены, Фло? — осторожно спросил он.
Я поглядела ему в глаза:
— Потому что я сама столкнула его в воду.
22:13
В Уитби я об этом вроде бы вспомнила, но сразу спрятала воспоминание в одну из ячеек памяти и постаралась о нем не думать.
После гибели Бэрил мы больше не ходили на танцы, не могли. В ту ночь, когда утонул Ронни, я просунула голову в дверь ратуши, но краски были слишком яркими, музыка чересчур громкой, да и сами танцы показались мне чуть ли не непристойными. Я уже хотела уйти, когда заметила Ронни, стоявшего у бара с какой-то незнакомой девушкой. Я ее раньше никогда не видела. Он что-то шептал ей на ухо — слишком близко и на долю секунды дольше, чем допускали приличия. А еще он смеялся. Смеялся, будто все забыто и он может начать с чистого листа.
Не помню, как я ушла. Не помню, как повернулась, закрыла дверь и спустилась по ступенькам. Следующий момент, когда я снова начала себя осознавать, на кухне у Элси, куда я ворвалась, ища, с кем разделить свой гнев.
В доме было тихо, все спали. Я металась по пустой кухне, потом подошла к лестнице и прислушалась. Обычно в любой час ночи в доме раздавались шаги матери Элси, но даже из ее комнаты не доносилось ни звука. Помню тиканье часов в холле и безмолвные половицы, помню, как подумала, что наконец-то дом задремал. И тут я расслышала плач. Сперва показалось — где-то по соседству плачет ребенок, но издать такие звуки младенцу слишком сложно: плач был не требовательный, а глухой, будто кто-то рыдал в подушку. И тут меня как ударило: Элси!
Я хотела пойти к ней. Я даже поставила ногу на первую ступеньку, но что-то меня остановило. Удерживала не мысль, что время уже позднее, и не неловкость застать ее в слезах, потому что это Элси, а с ней не бывает неловко. Просто я понимала, что бы я ни сказала, словами ничего не изменить. Как бы я ни любила подругу, как ни хотела ей помочь, словами я ничего не сделаю. В ту ночь меня остановило сознание, что подняться к Элси с утешениями означает расписаться в собственной несостоятельности.